Помещик закрыл книгу, и молодые люди уставились на него в недоумении.
— Вы не покажете нам остальное?
— А там больше ничего нет.
— В смысле?
— Есть текст и несколько иллюстраций. Ни одной лишней или дополнительной надписи в книге нет. Единственная сделана рукой барона.
Мири и Анри переглянулись. Цепляясь за соломинку, девушка попросила разрешения взглянуть на иллюстрации. Не выказав ни нетерпения, ни недовольства, Яромильский одно за другим открывал заложенные папиросной бумагой места в толстенном томе и ждал, пока Мири их сперва разглядывала, а потом фотографировала. Сфотографировала она и запись барона фон Легерлихта.
После завершения этого процесса как-то сразу стало очевидно, что визит их подошел к концу, а потому Мири и Анри поблагодарили помещика Яромильского и откланялись.
Виктор ждал их, сидя в машине. Когда они выбрались на шоссе, Мири нехотя стала рассказывать о результатах поездки. Потом спросила, покормили ли его.
— Да, — кивнул он. — Вкусно. — Помолчав, спросил вдруг: — А чем вы напугали помещика?
— С чего вы взяли? — быстро спросил Анри.
— Через час где-то после вашего приезда они выставили дополнительную охрану по периметру. Патрули с собаками. Собаки серьезные, да и ребята профессионалы.
— Мы рассказали ему про «Мудрость Сиона», и как они охотятся за книгой, — пробормотала Мири. — Мы не могли не сказать, понимаешь? У него жена и пятеро детей.
— Двое его, трое приемных, — отозвался Виктор.
— Откуда знаешь?
— Горничная болтливая.
— Какая разница — его или приемные? — сердито воскликнул Анри.
— Никакой, — пожал плечами водитель. — Это я к слову.
— Слежки за нами нет? — спросила Мири.
— Нет.
Весь вечер Мири и Андрей просидели над фотографиями, так и этак пытаясь отыскать в них скрытый смысл. Однако так ничего и не придумали. А через два дня в новостях промелькнула заметка о том, что российский предприниматель и меценат Яромильский Николай Павлович пожертвовал собранию редких книг Русского музея ценную инкунабулу. Раритет будет выставлен в одном из залов музея.
— Ай да Яромильский! — пробормотал Андрей. — Нашел, как избавиться от опасной книги. В музее до нее трудно добраться.
— М-да, — Мири печатала письмо Эмилю и потому была рассеяна.
— Мы вот добрались — а толку-то?
Анри разглядывал сделанную бароном фон Легерлихтом надпись.
— А может, это шифр?
— Может, — вяло отозвалась Мириам. — Но вряд ли мы его расшифруем.
— Почему?
— У нас нет ключа.
— Археологи же расшифровали иероглифы, — не унимался молодой человек.
— Вот и займись.
— А что такой недостаток энтузиазма? Эй, Мири. Ты чего?
— Ничего… — она вскочила, принялась мерить шагами комнату. Потом схватила куртку. — Мне надо пройтись.
— Ты с ума сошла? — Андрей преградил ей дорогу к двери. — Забыла, что Виктор сказал? Из дома поодиночке не выходить. Одиннадцать часов вечера! Даже если нас не пасут «Мудрецы», тебя с удовольствием ограбит местная шпана.
Мири швырнула куртку на пол и, всхлипывая, убежала в ванную. Молодой человек пожал плечами и вернулся к компьютеру. Черт их разберет, этих женщин.
А Мириам села на край ванной и уставилась на искаженное отражение своего лица в серебристом хромированном кране. Она поняла, где находится вход в лабиринт. Пока Андрей пытался расшифровать запись барона, она нашла время разглядеть экслибрис. И осознала вдруг, что рисунок представляет собой ладонь, на которой покоится символическое изображение города-крепости. Высокие стены, мощные укрепленные башни. В центре — цитадель, на фронтоне которой нарисован знак ключа. А чуть в стороне от цитадели — домик с крестом на крыше и кривоватой колокольней. Крепость-ключ Дувр. Схематический рисунок довольно точно воспроизводил план подлинной крепости. Но ведь если ответ — Дувр и все дело в экслибрисе, то почему искать надо было именно эту книгу? Ах да, Яромильский же сказал, что потом экслибрис сменился!
Мири встала, открыла воду и принялась наполнять ванну. Налила ароматного масла, разделась, мельком глянула на себя в зеркало. Ведьма, да и только: глаза горят, голая, волосы растрепаны, а на груди сверкает распластавший крылья золотой дракон. Она завернула волосы и с наслаждением погрузилась в теплую пенную воду. Ну, допустим, можно попробовать попасть в пещеры под крепостью. Но как найти путь? По легенде, его должна указывать Путеводная звезда.
1689 год
— Ну что, преставился? — в комнату заглянул тощий востроносый дьячок. — Мне псалтырь читать али как?
— Выйди и жди, пока позовут, — не оборачиваясь, буркнул Матвей Иванович. Дьячок прикрыл дверь, но купец слышал, как он сопит и возится за дверью. Матвею Ивановичу хотелось еще немного побыть со своим другом. Он только что закрыл ему глаза, и жаль было, что так недолго длилась их дружба. Однако за те два года, что чужеземец прожил в его доме, мир стал для Матвея Ивановича шире и ярче. Жан Тавернье красочно рассказывал о Париже, откуда был родом, о европейских дворах, где побывал, об Индии — волшебной, сказочной стране, где птицы как цветы, а цветы как драгоценности. Матвей и сам бывал в Голландии, торговыми путями ходил в Курляндию, но так далеко от дома не забирался. Женившись, и вовсе осел в Москве, вел дела через приказчиков, лелеял жену, красавицу свою Лизавету. Прошлый год Лизавета разрешилась первенцем и вот опять на сносях. Матвею хотелось, чтобы она родила девочку, он уж думал, какие сережки купит дочке и как станет баловать.
Лизавета Жана побаивалась, но перечить мужу не посмела, и иностранец, которого рекомендовал купец Мешков как честного негоцианта, остановился в их доме. Он надеялся вернуться в Париж, но приболел в дороге. Тем временем дошли слухи, что в Париже чума, и Жан испугался ехать во Францию. Думал о Голландии. Потом вдруг стал говорить, что лучше бы ему вернуться в Индию. Там тепло, там красивые женщины и птицы поют как в раю. Лекарь, которого Матвей позвал из Немецкой слободы, долго щупал Жана, выстукивал грудь и бока, спрашивал, как тот ест и что чувствует до еды и после еды. Как часто бывает озноб иль жар. Прописал какие-то травки да поститься, но, уходя и принимая от Матвея плату, покачал головой и сказал:
— Через полгода помрет, самое позднее.
— Но как же… — ахнул Матвей.
— Жар сухой, изнутри горит. Я уж видал такое. Узлы на шее опухли… Куда он там все собирается? В Индию? Не пускайте, в дороге быстрее помрет.
И Матвей уговорил Жана, который с приходом лета снова засобирался было в дорогу, подождать, чтобы окрепнуть. Жан, чтобы не скучать днями, стал записывать свои путешествия. Память у него ослабела, и подчас он путался с датами и подробностями, но кое-что помнил удивительно точно.