– Нет, – сухо ответила Настя.
– Странно. Ладно, скажу открытым текстом: иногда, чтобы уговорить партнера, надо его напоить и подсунуть ему красивую девицу, чтобы размяк. Ну что вы на меня так смотрите? Впервые слышите? Не притворяйтесь, Анастасия Павловна, вы же не первый день на свете живете. Все так делают. И Вику я держал здесь именно для этого. Она была просто фантастически красива, ни один мужчина не мог остаться равнодушным, какие бы вкусы у него ни были. Если надо, я отпускал ее с нужным человеком на несколько дней, она сопровождала иностранцев, если им хотелось поехать в Питер, или по «Золотому кольцу», или еще куда-нибудь. Вика никогда не капризничала, всегда выполняла мои просьбы, какого бы мужчины они ни касались.
За это я прощал ей запои и прогулы. Кстати, несмотря на пьянство, она была обязательной. Вы не поверите, но если я предупреждал ее, что, к примеру, в среду у меня важные переговоры и она будет мне нужна, то в каком бы глухом загуле она ни была, сколько бы ни выпила, в среду она была в офисе при полном параде. Она ни разу, вы слышите, ни разу меня не подвела. Поэтому совершенно естественно, что я многое ей прощал.
– Иными словами, вы держали Еремину как штатную проститутку, – тихо подытожила Настя.
– Да! – взорвался гендиректор. – Если вам так больше нравится, то – да! В чем тут криминал? Она работала секретарем, получала за это зарплату, а спать с клиентами ей нравилось, она делала это добровольно и, заметьте себе, бесплатно. Внешне это будет выглядеть только так и никак иначе! А то, что я вам рассказал, – ерунда.
– То есть вы отказываетесь от своих слов? – уточнила Настя.
– Бог мой, нет, конечно. Я сказал вам правду, но только лишь для того, чтобы помочь найти убийцу Вики, а вовсе не для того, чтобы вы мне тут мораль читали. И если вы будете грозить мне пальчиком и упрекать в безнравственности, то я от всего откажусь, тем более, я вижу, вы протокол не ведете. Я, знаете ли, прожил достаточно и в ваших нравоучениях не нуждаюсь. А убийство – вещь серьезная, и я не считаю себя вправе что-то скрывать. Я, однако, надеялся, что буду понят правильно. Видимо, я ошибся. Очень жаль, Анастасия Павловна.
– Да нет, вы не ошиблись, – Настя постаралась улыбнуться как можно приветливее, но это у нее не получилось, улыбка вышла смущенная, стыдливая и какая-то покаянная. – Спасибо вам за откровенность. Скажите, мог кто-нибудь из этих… клиентов приехать в октябре в Москву и попытаться, минуя вас, снова встретиться с Ереминой?
– Разумеется. Но я об этом тут же узнал бы. Вика работает… работала у меня больше двух лет. За это время ее услуги требовались мне множество раз, но далеко не всегда партнеры были новыми. Некоторым она так нравилась, что они хотели встретиться с ней и в свои последующие приезды.
Кое-кто из них действительно делал это за моей спиной. Но Вика таких вещей никогда от меня не скрывала, ведь это была ее работа, а не личная жизнь. Она прекрасно понимала, что если иностранный партнер оказался в Москве и не позвонил мне хотя бы для того, чтобы перекинуться парой слов по-дружески, то это показатель его отношения и ко мне лично, и к фирме, и к нашему совместному бизнесу. Она понимала, что о таких фактах я должен знать, да и я сам ее неоднократно предупреждал. Нет, не думаю, чтобы она решила утаить что-то от меня.
– Значит, в октябре ничего подобного не случалось?
– Нет. Кстати, тот фирмач-голландец, который 22 октября отвез Вику домой, спал с ней уже два года, в каждый свой приезд.
– Мне нужен перечень всех клиентов Ереминой, – потребовала Настя.
Перечень этот, довольно длинный, был ей предоставлен, и теперь Настя ждала, когда через отдел виз и регистрации проверят, не был ли кто из указанных в списке людей в Москве в тот период, когда исчезла Виктория Еремина. Настя очень надеялась на эту версию, но понимала, что ждать придется долго.
…Добравшись до дома, она обессиленно плюхнулась на диван и блаженно вытянулась. Хотелось есть, но вставать и идти на кухню было лень. Вообще Настя Каменская говорила про себя, что лень родилась намного раньше ее самой.
Провалявшись на диване до позднего вечера, она собралась с силами и выползла на кухню. Еды в холодильнике было совсем мало, выбирать не пришлось: яйцо всмятку и сайра из консервной банки. Погруженная в мысли, Настя не чувствовала вкуса того, что ела. Очень хотелось выпить кофе, но она мужественно боролась со своим желанием, так как знала, что и без того заснет с большим трудом.
Ее мучило ощущение бесполезности того, что она делает, отсутствие даже малейших сдвигов в раскрытии убийства. Ей казалось, что она все делает не правильно, и она боялась, что Колобок будет разочарован. Впервые она работает самостоятельно, а не занимается анализом информации, добытой другими сотрудниками, и не дает им умных советов. Теперь она сама добывает информацию, и советчиков у нее нет.
А еще мучило Настю сострадание к своему начальнику, Виктору Алексеевичу Гордееву, который узнал откуда-то, что среди его подчиненных завелся нечестный человек, а может быть, и не один, и теперь он никому из них не верит, а должен делать вид, что ничего не произошло и он их всех уважает и любит по-прежнему. Похоже на театр, подумала Настя, вспоминая репетицию у Гриневича. С той лишь разницей, что у Колобка отныне и до выяснения ситуации вся жизнь превратилась в спектакль, весь день он должен быть актером на сцене. А настоящая жизнь – только то, что у него внутри, в душе. И если актер, сыграв спектакль, может разгримироваться, пойти домой и пожить своей настоящей жизнью, то у Колобка такой возможности нет, потому что даже дома он постоянно помнит, что кто-то, кого он любит и кому верит, его обманывает. Как он сможет жить с такой тяжестью?
Настя почему-то совсем не думала о том, что с такой же тяжестью на сердце отныне будет жить и она…
Полковника Гордеева трудно было узнать. Энергичный, подвижный, в периоды раздумий любивший быстро ходить по кабинету, сейчас он словно окаменел, неподвижно восседая за своим столом и обхватив голову руками. Казалось, эмоции в нем бушуют и он опасается, что одно неосторожное движение – и все, что накипело, выплеснется наружу. Впервые за все время работы на Петровке Насте стало не по себе в присутствии начальника.
– Что по делу Ереминой? – спросил Виктор Алексеевич. Голос его был ровным, бесстрастным. В нем не было даже любопытства.
– Глухо, Виктор Алексеевич, – честно ответила Настя. – Ничего у меня не получается. Полный тупик.
– Ну да, ну да, – пробубнил Колобок, глядя куда-то поверх ее головы.
Насте показалось, что начальник ее не слушал, думая о чем-то другом.
– Помощь нужна? – вдруг спросил он. – Или пока справляетесь вдвоем?
– Будет нужна, если я придумаю новые версии. На сегодняшний день проверены…
– Не надо, – все так же равнодушно прервал ее Гордеев. – Я верю, что ты не халтуришь. С Ольшанским отношения нормальные?