— Вот он, наш сон в летнюю ночь, Алекс. Приближается час солнцестояния. Это случится сразу после полуночи, в саду торжества добра над злом, где все перепуталось и перевернулось с ног на голову.
Она прислонилась к нему, водя пальцем по зеркальному узору в Венерином фонтане. Улыбка не сходила с лица Алекса, чья «светящаяся суть», по определению Люси, в этот вечер была особенно заметна.
— Ты сегодня выпьешь как следует, Люси? Я еще ни разу не видел тебя пьяной.
Она рассмеялась и энергично замотала головой:
— Ты считаешь, что стоит? Я ведь хочу запомнить всю предстоящую ночь, ничего не упустить.
Еще днем Алекс порывался сказать ей одну вещь. Подходящий момент теперь настал, и он искренне надеялся, что его признание не омрачит Люси ее лучезарного настроения.
— Люси, мне искренне жаль, что твоя мать не приехала вместе с Лаурой. Мне очень хотелось, чтобы хоть эти поиски ты довела до конца — нашла бы мать.
«Ах да, Лаура!» — вспомнила Люси и плутовато улыбнулась ему. Она решила, что сейчас не время для подобных тем, и, поставив бокал на бортик фонтана, заключила лицо Алекса в ладони.
— Разве ты еще не понял, Алекс Стаффорд? — тихо покачала она головой. — Я нашла ее. Прямо здесь.
Он сразу все понял и облегченно улыбнулся, едва слышно вымолвив: «Да». Диана заменила Люси мать лучше, чем все прочие женщины, встречавшиеся ей в жизни.
— Выпьем за Диану, — предложила Люси. — За плюрализм веры и за отсутствие догм в вопросах, о которых мы не знаем ничего определенного.
Обнаружив, что ее бокал почти пуст, Люси позаимствовала шампанское у Алекса и, осушив бокал до дна, рассмеялась:
— Поймут ли это люди хоть когда-нибудь?
— И разрешат ли им сильные мира сего понять это?
Люси прижалась к нему.
— Будем считать, что эта задача досталась нам в наследство вместе с сундуком. И Саймон, и Грейс, и Кэлвин, и мы с тобой, и те, кто с нами заодно, как я теперь понимаю, должны звонить во все колокола, предупреждая о тлетворном влиянии этих людей на политику и законность, на свободу выбора. Ни одна религия не имеет монополии на подобную нетерпимость. В Откровении Иисус изображен воином «с мечом в устах», [148] но я надеюсь, что нам вполне по силам найти слова, чтобы отразить удар.
Люси коснулась прекрасного украшения в ее волосах — монады Джона Ди; как она определила для себя, это был свадебный подарок от него и от Просперо. Неизвестно, обладало ли оно волшебным действием, но Люси всем сердцем пыталась постичь его значение и с того знаменательного утра в Лонгпэрише все время носила эту драгоценность на себе. Вещица помогла ей примириться с чуждыми ей понятиями, научила вникать в суть всего незнакомого и непостижимого. С этих пор Люси помнила, что внутреннее надо принимать как внешнее, а женское — как мужское, и старалась претворить мысленный образ в действительность. Постепенно ей это удалось.
После свадьбы, проведя с Алексом несколько дней в мучительных спорах и добившись наконец его согласия, Люси отправилась к доктору Лоуэллу, чтобы подкорректировать свой медикаментозный курс. Ощущая абсолютное психологическое тождество с Уиллом, она настаивала на том, чтобы снизить употребление иммунодепрессантов до ничтожного минимума. Предложение было необычным, но в его пользу говорили очень многие факторы, в первую очередь сохранение здоровья Люси — в особенности если бы она решилась выносить ребенка.
Люси удалось склонить врачей на свою сторону. Понемногу ей урезали дозу ингибиторов кальциневрина и позже заменили их на сиролимус, [149] более щадящий для почек и снижающий риск последующих коронарно-артериальных заболеваний. Во время эксперимента Алекс беспрестанно нервничал, но прошло два месяца, а Люси по-прежнему лучилась здоровьем. Она не сомневалась, что вполне обошлась бы и без лекарств, но у Алекса на этот счет было другое мнение. Как бы там ни было, Люси приняла его уступку за свою первую победу, рассчитывая в дальнейшем добиться большего. Ей хотелось верить, что у нее никогда не произойдет отторжения органа, ведь она любила Уилла как свою неотъемлемую часть.
— Какая все же вышла путаница! Надеюсь, мы сможем оправдать веру доктора Ди во всех нас — в то, что мы через четыре столетия расшифруем его загадочные послания. Вот это работка! Но мы поняли главное, правда, Алекс? Мы поняли, что актуальные в ту пору вопросы теперь стали еще актуальнее! И то, что люди вроде Уолтерса пытаются ради своих силовых игр представить богов «ревнителями и мстителями».
— «Заговорит любовь — и боги хором баюкают созвучно небеса». [150] И если бесплодные усилия любви в самом деле одержали верх, тогда, может быть, нам все же суждено узнать ответ? — Алекс жизнерадостно рассмеялся и взял Люси за руку. — В любом случае, моя Ариадна, — а для меня ты настоящая богиня, а вовсе не ангел, — ты вывела нас оттуда, хотя теперь нас могут подстерегать новые загадки.
На этот раз смех у него получился натянутый.
— «Лабиринт — сложное сооружение с множеством переходов, из которого трудно выбраться. Запутанная ситуация», — произнесла Люси, словно цитируя. Она подарила мужу страстный поцелуй и поддразнила его: — Но скажи, Алекс, надежная ли ты опора?
Он перевел дыхание и ответил вопросом:
— Для тех, кто, замыкая путь, к истоку возвратится скоро? [151]
Она взяла его за руку и повела туда, где искрились мириады бликов света.
День святого Георгия, 1609 год
— С помощью таких вот ухищрений, джентльмены и наипрекраснейшие леди, бесплодные усилия любви наконец принесли плоды.
С этими словами рассказчик отвешивает всем церемонный поклон. Среди пирующих за длинным столом раздаются смех и рукоплескания. Ужин при свечах продолжается; снова наполняются кубки.
— Уилл, мы все знаем, что ты любишь емкие по смыслу слова. Но что это за «Нью-Йорк»? — спрашивает один из присутствующих.
— А «Тик-так»? — интересуется другой.
Вновь вспыхивает смех, и человек с трубкой во рту решает сказать свое веское слово:
— По правде говоря, «готовый вознестись» — отличная шутка.
— Но когда это закончится, Уилл? И закончится ли вообще?
Темноволосая, темноглазая красавица по другую сторону стола встает и протягивает тому, кого она назвала Уиллом, лоскут с изящной вышивкой. Он бережно заворачивает в материю розу «Галлика» с пряным ароматом, перевязывает ее двумя локонами — темным и белокурым, затем аккуратно укладывает сверток в ларец.