— И красная роза, сорванная на летнее солнцестояние… — говорит он даме, но вдруг замолкает на мгновение, и в его глазах появляются плутовские искорки. — Это закончится спустя двенадцать месяцев и еще один день. Так сказал я, Уилл. Впрочем, в данном случае эти двенадцать месяцев будут длиться неопределенно долго. Зато пьеса увидит свет уже через час. Девять весен миновало с тех пор, как мы ее задумали. Ее финал так всеохватен, что превзойдет человеческое восприятие.
— Женское, в частности. Насколько же длинна нить? — требовательно спрашивает дама, затем указывает на пустое место во главе стола. — Что станет с его сердцем? Зацветет ли оно там, где посажено?
— Какое сердце вы имеете в виду? Сердце человека или сердце «Белого оленя»? Или сердце, что принадлежит ей, а раньше принадлежало ему? Или сердце, которое принадлежало ему, — он простирает руку в направлении пустующего стула, — и которое укажет ей, где хранится клад? Или мое сердце, похищенное вами? Или то сердце, что без оглядки отдано в день солнцестояния? Сердце, которое бьется в ее груди, или сердце в ларце, которое уже перестало биться? Так или иначе, одно из них обладает и волей, и разумом, другое — тоже воля, помноженная на разум. И оба они — одно.
Темноволосая собеседница грозит ему пальцем, и он наконец отвечает:
— Нет, моя госпожа! Сердце доктора лишь ненадолго упокоилось во тьме: оно ищет света и живо пульсирует в груди самой Мудрости. Его не иссушает вечный сон, а суесловие не затмевает. Когда-нибудь — когда прояснится смысл — оно снова забьется со всей страстью. «На все — свой срок». [152]
Взмахом руки она прекращает его словесную игру и спрашивает с еще большей напористостью:
— Дорогой бумагомарака, ты уже сто раз говорил, что многие люди достаточно уверовали для ненависти, но недостаточно — для любви. Неужели так будет всегда? Придет ли то время, когда доктринеры оставят свои нудные поучения и откроют умы и сердца для новых идей, раздвигающих границы их тесного мирка?
Она с несчастным видом протягивает собеседнику миниатюру с портретом.
— Нет, госпожа Бассано, эту не надо. Портрет вместе с королевской Библией должен передаваться в семье из поколения в поколение. На вашем корсаже — и сама загадка, и ответ на нее. К тому же мне не хочется расставаться с ней.
Он откладывает миниатюру в сторону.
— Но ведь это только копия, Уилл. Ты придаешь ей слишком большое значение.
— Моя копия, — с особым выражением произносит он и возвращается к своей задаче по формированию содержимого ларца. — Положим сюда украшение в виде монады, созданное доктором для королевы в начале ее правления — альфа — и возвращенное ею в конце его — омега. Добавим мой незаконченный сценарий, все эти обрывки, [153] и камень, по уверениям доктора доставленный из другого мира. Он утверждал, будто эту штуку принесли сюда ангелы вместе с вестью о спасении, которую можно воспринять, лишь найдя ответ к загадке, предназначенной нарочно для нас: когда белая роза расцветет в доме того же цвета, в стране, избравшей ее своей эмблемой.
Дама рукой, затянутой в перчатку, укладывает перечисленные предметы в ларец, заполненный розовыми лепестками, и ставит его рядом с большим по объему сундуком, обтянутым веревкой.
— Тут будет почивать его ангел…
— Чтобы однажды вернуться к вашим, — завершает ее собеседник. — Да-да, такое время когда-нибудь придет! Здесь все записано. Наш уважаемый доктор установил, что этому суждено случиться… — он прерывается, чтобы заглянуть в пергамент, который потом передает даме, — когда взойдет Астрея, на востоке с запада. Она соединится с Уиллом — с одним великодушным Уиллом, у которого великая и неуемная воля. Эта птица в руке стоит двух, и таким образом некогда яркое солнце однажды возвратится, чтобы наполнить силой кроткую луну. Отныне два этих небесных светила будут держаться вместе, и их союз ввергнет доктринеров в жгучий холод, а для более яростных фанатиков зима никогда не закончится. Все же остальные будут водить весенние хороводы.
— Дорогая моя тень, это слишком длинно для пьесы. К тому же ты не придумал диалоги — как теперь персонажам зубрить свои роли?
Сверкнув на него своими темными глазами, дама берет манускрипт со сценарием, на котором еще не просохли чернила.
— Значит, они будут говорить экспромтом, госпожа Бассано. К их образам приложила руку сама Мудрость, поэтому прожить их не составит труда.
В тусклом свете оплывших свечей дама читает вслух:
— «Она и сестра, и невеста, драгоценнее рубинов. Ничто из желаемого тобою не сравнится с нею. Пути ее — пути приятные, и все стези ее — мирные». [154]
Вместе они берут два ключа и замыкают ларец с двух сторон.
В начале XVII века Джон Ди зарыл многие из своих записей, в том числе пресловутые протоколы общения сеансов с ангелами, в окрестностях своего дома в Мортлейке. Сэру Роберту Коттону удалось отыскать значительное количество спрятанных документов, хотя, вероятно, далеко не все. Варварски разграбленная библиотека доктора по-прежнему является вожделенным предметом поисков; отдельные тома до сих пор обнаруживаются в самых неожиданных местах.
В декабре 2004 года из Лондонского музея истории науки был похищен хрустальный шар, принадлежавший Джону Ди. Недавно его отыскали вместе с двумя портретами эпохи Возрождения из Музея Виктории и Альберта.
В настоящее время церковь рассматривает возможность причисления Джордано Бруно к лику блаженных. На Кампо де Фиори в Риме, где он был сожжен на костре, воздвигнут монумент в его честь.
Апокалиптическая литература о «вознесении» продается во всем мире миллионными тиражами и уже снискала себе огромное количество приверженцев. Особенно популярна она в США.
Клеточную память сейчас исследуют на самом передовом научном уровне, хотя до единодушного мнения о том, считать ли ее аберрацией, неизвестным феноменом или вымыслом, основанным на ложном истолковании впечатлений, пока далеко.