На обрыве ниточки настоял генерал. «Тобой рисковать не можем. Нужен в Москве. И этих ребят мы не переиграем. Давай рвать!» И порвали. Дело по розыску самоубийцы пошло готовиться в архив. При необходимости, следственные действия по Щербаку можно осуществлять в рамках дела об убийстве Егорова. Его Главк взял в производство себе.
В розыске Ксюни ниточек не прибавилось. Теперь и отрицательный результат стал успокаивать Калмычкова. «В сводках нет, значит, жива». Узнал в лицо большинство сутенеров и мамок, объезжая их притоны два раза в неделю. Они смеялись ему вслед.
Валентина стала как деревянная. С Калмычковым не разговаривала, есть не готовила. Приходила с работы и сворачивалась комочком на Ксюнином диване. Он не выдержал и переехал к Женьке.
Его голова превратилась в котел, в котором то вместе, то сменяя друг друга, кипели две неразрешимые задачи. Он не мог найти Ксюню. Он не мог найти Щербака. Больше ничто его не интересовало.
Жизнь сузилась в точку.
8 декабря, четверг
Калмычков вторые сутки сидел в своем кабинете. Бесцельно и бессмысленно. Рисовал на бумажках кружочки. Из Москвы торопили с выездом. Что-то там ему приготовили. Фельдпочтой дошел приказ о присвоении «полковника» и приказ о переводе в Москву. Перельман суетился, но генерал велел оставить Калмычкова в покое. Под свою ответственность.
В десять утра приехали двое из ФСБ, забрали материалы по делу о самоубийстве. Пытались опросить Калмычкова, но он тупо рисовал кружочки. Махнули рукой и отбыли.
Он попрощался с генералом. Позвонил на вокзал, заказал билет на вечерний поезд.
Дома собрал чемодан. Удивился, как мало у него личных вещей. Хотел поцеловать на прощание Валентину, но она даже не повернулась на своем диванчике. Вышел, закрыл ключом дверь.
Чуть не умер от мысли о том, что открывать ее — не придется.
16 декабря, пятница
Шестнадцать ноль-ноль.
Калмычков заканчивает рабочий день по новому месту службы. Москва, МВД, Департамент Уголовного розыска, Управление, которое теперь полноправно возглавляет Бершадский.
Калмычков — начальник отдела, созданного специально под него. Приличный кабинет. «Ауди» на стоянке. Старенькая, но с «мигалкой». Четыре человека подчиненных. Больше и не надо. Главное, начальник всего один. Подчиняется генералу Бершадскому. Тот в фаворе. Выбил для Калмычкова все, что обещал. Даже квартиру в только что сданном доме. Позавчера ездил смотреть. Нанял бригаду. Закончат отделку, и можно заселяться. Трешка на Нахимовском. Свободная планировка. Небо и земля с их купчинской «хрущебой».
Суета затягивает пустое зеркало души. Словно ряска — загнившее озерцо. Вроде жизнь…
Дела на сегодня кончились. Можно «убыть», и никто не спросит: «Куда вы, Калмычков?..» Он не торопится в гостинницу. Сидит и рисует кружочки.
Заверещал мобильник. Питерский. Носит два телефона. Для звонков из «этой» и «той» жизни.
— Пиши быстрее! — услышал голос генерала Арапова. — Потом поздороваемся. Готов?
— Готов, Серафим Петрович!
— Станция…. Восемь километров от Твери. На твой бывший рабочий телефон отзвонился самоубийца. Уборщица как раз пыль гоняла. Сняла трубку, услышала: «Важно!»… Побежала к Перельману. Тот, записал разговор и мне доложил. Слушаешь?
— Слушаю, товарищ генерал.
— Твой подопечный в дачном поселке при этой станции. Просит помочь. Беда с ним. Подробностей не знаю. Адрес: улица Железнодорожная 31. Лети! Звонок был пятнадцать минут назад. Щербаки вряд ли слушают твой телефон. Все равно, торопись. Не знаю, кому еще Перельман докладывает. Кстати… Позавчера поступила ориентировка. Из Московского ГУВД. Какой-то бомж признал в участке фоторобот нашего самоубийцы. Сообщил, что он едет по Октябрьской дороге в товарняке, с неким табором. Москвичи нам отработали по старым запросам. Вот здесь Щербак мог перехватить. Слушаешь меня, Коля?
— Да! Сейчас, выезжаю… — ответил Калмычков.
— Будь осторожен! Со Щербаком пересечешься — что делать станешь? До последнего патрона?.. Так не пойдет…
Тебе наш друг телефон диктовал? В первую поездку… Хорошо, что не забыл. Ты езжай, в форме и с табельным. А я подмогу организую. С этого номера. По дороге они тебя вызвонят. Тогда и Щербака встретить не грех. Езжай, Коля. Удачи!
Калмычков достал из сейфа пистолет, запасную обойму. Надел пальто с новыми полковничьими погонами. И поехал.
В жизни появился смысл.
Дорога плохая. Местами перемело. Залитый реагентами асфальт покрылся жидкой кашей, летящей из-под колес попутных и встречных машин, залепляюшей стекло и фары. «Дворники» не справляются. Видимость — ноль!
Он гонит. Старается гнать. Фары встречных машин, сливаются в сплошную стену света. «Сколько вас…» — матерится, не находя пространства для обгона.
«Если Щербак продолжает слушать телефоны, то из Питера сейчас летит в Тверь машинка с людьми. Ей ехать пятьсот километров, а мне — двести. Хорошая фора. А если она летит из Москвы? Сколько меня обогнало? Пять-шесть. Не больше. Надавим гашетку!»
Проезжал Клин, когда вышли на связь помощники, обещанные генералом Араповым. Договорились ждать друг друга у поста ГАИ перед Тверью. Калмычков приехал к посту раньше. Успел выкурить сигарету, когда позади его машины притормозил здоровенный джипяра, черный, как сама ночь.
Вышли двое. Он ожидал братковского: «Привет, полкан…», но мужики оказались бывшими военными. Четко представились, доложили: «Пять человек, считая водителя. Пистолеты, шесть «АКМС», гранаты, две «Мухи». Связь — комплект раций. Приказано выполнять ваши распоряжения. Выйдете из строя — мочить всех».
— Толковый приказ, — согласился Калмычков. Попросил показать, как пользоваться связью. Импортные рации, черт бы их побрал.
Дальше поехали колонной. К девяти вечера, отыскали станцию и маленький дачный поселок при ней. На подъезде Калмычков велел джипу остановиться. Выключить фары и ждать команды. В поселок поехал один.
На километровую улицу — четыре тусклых фонаря. Что под ними разглядишь? Он врубил дальний свет и, торя колею по переметенной дороге, двинулся в глубь поселка. Единственная улица, не заблудишься. Справа, за лесопосадкой, проходит железная дорога. По левую руку — дома за заборами. В одну линию. Кое-где из темноты проглядывают дачные постройки второй и третьей линии. Для проезда к ним оставлены проулки. Бесполезные зимой, сугробы по пояс. Лишь узкие тропки уходят куда-то в темноту.
Большая часть домов — летние дачи. Сейчас в них пусто и холодно. Подъезды к ним завалены снегом. Есть и старожилы — простое деревенское жилье. Эти домики поменьше, посерее, привычной среднерусской архитектуры. В них светятся окна. И дорожки к калиткам расчищены.