Женька отмахнулся.
— За мной девки табунами бегали! — Он попытался согнуть руку в локте. — Бицепс был сорок сантиметров.
Калмычков ткнул друга в рыхлое плечо, и они заржали, как школяры-переростки. Женька колыхался когда-то мускулистым телом, вторым подбородком и детскими розовыми щеками. Он сильно прибавил в весе. Незнакомые люди при встрече лепили на него ярлык — «бандит на пенсии». И сильно ошибались.
А Калмычков сохранил к тридцати пяти годам и живость, и фигуру. Поджарый, костистый, выше среднего роста. На плакатного милиционера не тянет, но мужчина, и без формы, заметный. Женщины в его присутствии начинают оправлять перышки.
Темные волосы, стриженные в традициях классики парикмахерского мастерства, задают верный тон при знакомстве с его портретом. Эпоха бандитских ежиков кончилась для Калмычкова вместе с переходом в Главк. Теперь к его волосам допущена только одна парикмахерша. Хорошая стрижка — ключ к лицу. Сколько ни подбирал прическу методом проб и ошибок, только толстая Люся сумела найти решение для его нестандартной головы. Встает с ее кресла — хоть генеральские погоны вручай. Такой представительный получается мужчина. Облагораживает Люсина стрижка его худощавое лицо. Повышает класс. Крупным чертам недостает благородства, слегка грубоваты. При более спокойной работе они сложились бы в портрет интеллигента, сгладились и истончились. Но при нынешней, в розыске, выпятили волевые качества. Лицо, это слепок с характера. А по характеру Калмычков — колун, способный крушить оборону подозреваемых, а подвернуться, так и неразумные воли собственных подчиненных. Добрым словом крушит, естественно. Смог бы и кулаком, но до этого обычно не доходит. Лицо предупреждает доходчиво, без вариантов и разночтений.
Манера общения соответствует лицу. С суровостью он переигрывает. Эксплуатирует образ громилы и простака, а настоящего себя не показывает. Спрятал он глубоко и врожденную совесть, и воспитанную родителями порядочность. Спрятал давно, чтобы не вступали в диссонанс с серой формой и такими же серыми буднями. Не вяжутся и мешают работать.
И глаза у него не плакатные, без стали и железобетона. Задумчивые глаза, внимательные. Читается в них юрфак ЛГУ, опыт и сотни распутанных преступлений. С глазами у него беда — трудно спрятать умный взгляд под фуражкой с кокардой. Особенно от начальства. Глаза Калмычков опускает. Или отводит, когда не ведет допрос.
Таким он пришел служить в Главк. Заточенным на борьбу и победу. Но восемнадцать спокойных месяцев смягчили наработанные черты. Сбили жесткость, разбавили смесью апатии и растерянности. «Кто я, где я?.. Зачем?..» Заржавел, одним словом, колун. Расползлись вдруг залысины, приросли к переносице очки. Помягчел, натянул маску клерка, готового выслушать, и понять, и исполнить, если прикажут. Вроде он уже не боевая единица, а винтик в чужом механизме. Спрятался Калмычков под новую маску. Многие верят, только Женька все время морщится: «Опять ты включил ментовскую улыбочку?»
Женьке можно. Женька Привалов друг и соратник, второе калмычковское «я».
— Что-то долго тебя в начальники отдела не переводят, — сказало это «Я», подкладывая кусочек семги на бутерброд. — Обещали. Или развели?
— Хрен поймешь! Ситуация изменилась. Макарыч хотел за полгода продвинуть… — Калмычков вспомнил про затухаюшую сигару и принялся ее растягивать. Одновременно говорил. — Макарыча на пенсию выперли. С кого теперь спрос? Погоди, Жека, дай раскурю…
— А новый начальник отдела? — пристал Женька. — Тот, что вместо Макарыча. Ты про него говорил. Перельман, кажется?
— Московский засланец. Под него Макарыча и схарчили. Место расчищали, — Калмычков справился с сигарой и теперь наслаждался, пуская кольца. Коньяк, закуску и сигары привез Женька. «Надо же, — подумал Калмычков, — пять лет назад пиву «Балтика» радовались, а теперь «Хеннеси ХО», «Коиба»… Растет жизненный уровень населения».
— Фамилия у него странная… — сказал Женька. — Он кто?
— Неважно, — ответил Калмычков. — Не в национальности дело.
— А имя-отчество его как?
— Иван Иваныч его зовут, — отрубил Калмычков. — Что, своих козлов вокруг мало?
— Хватает, — упрямо гнул Женька, — только, на карьере теперь поставь крест… Напрасно ушел с «земли». Как жили!.. Все под рукой: ресурс, уважение… А что сейчас? Где результат?
— Ты за мои результаты не переживай, — обиделся Калмычков. — Мне даже завидовать можно. Все, что планировал к тридцати пяти годам — выполнил. Все есть…
— Что у тебя есть, нищита милицейская? — съехидничал Женька.
— Все! Звание, должность. Заметь, не «на земле» сижу, в Главке. Дальше по списку: квартира, машина, деньжата кое-какие… Жена, дочь-красотуля… Друган есть! Ни за какие бабки не купишь!
— Так и помрешь идиотом! — засмеялся Женька. — Ладно, бабла мы нарубим. Без проблем. А карьера? Пора к кормушке пробиваться!
— Карьера, Жека, под вопросом. Повисла. С приходом Перельмана потянуло сквознячком. Копает, что ли, не пойму, — Калмычков наполнил рюмки. — Давай, за удачу! Она мне понадобится. Прокололся где-то…
Женька поперхнулся лимончиком.
— Ты, прокололся? Не смеши…
— Спинным мозгом чую, — сказал Калмычков. — После твоих соплей, когда по первой выпили, «бзик» заскочил. Аж переклинило.
— Ты просто устал! — замахал руками Женька. — Бумаги кого хочешь до «бзика» доведут. Какие проколы? Дела — как в аптеке!
— Нет, Женя, ты меня знаешь. На ровном месте волну не гоню. Что-то будет…
— Будет — не будет!.. Устал! Кризис среднего возраста. Климакс-с-с… Хы-хы…
Женька принялся разливать коньяк в маленькие калмычковские рюмочки — память о водочном периоде.
— Когда посуду нормальную заведешь? — журил он Калмычкова. — Рука устала… Сейчас жахнем, дождемся конца твоей каторги, и в баньку! Смоем «бзики», взбодримся. Там новых девок завезли, я тебе рассказывал…
Жахнуть они еще успели, успели и закусить. Но банька для Калмычкова отъехала в необозримое будущее вместе со звонком телефона. Звонил Перельман.
— Как обстановка? — справился он у Калмычкова.
— Нормально, — ответил тот.
— Отдыхаете, значит, — гул стадиона прорывался сквозь занудное перельмановское мычание. — Что хочу сказать. Здесь возможны эксцессы. Фанаты и прочее. Застрянем надолго. Слышите?.. А генерал задачу ставит: на Лиговке, где-то, суицид непонятный. Газетчики, телевидение понаехали… Кто, что — я не в курсе… Местные там работают. Нет, нам ничего расследовать не надо. Генерал хочет предупредить возможные недоразумения. На месте разберитесь!.. Да!.. Генерал лично вас велел послать. Остальные заняты. Поезжайте, Николай Иванович, утром доложите.
Калмычков положил трубку. Бросил взгляд на часы: двадцать два девятнадцать. Запомнил.
— Гавкнула наша банька, Евгений! Разбегаемся… — банканул преждевременный посошок. — Досидеть не дал, засланец хренов!