— Сына он схоронил под эту музыку. Просил Илюша… — объяснил старик. — И сам хотел, под нее… Святой был человек… Чистый, до наивности. Все меня стыдил: «Одумайся, Родька! Наше беззаконие — по нам и ударит». И что же? Я стою, словно памятник злу, а он в могиле. Где справедливость?!
Калмычков выбрался из кольца обступивших могилу людей и медленно побрел к выходу. У ворот его догнал и придержал за локоть один из охранников старика: «Родион Петрович просит вас на минутку задержаться…»
Из снежной пелены потянулись люди. Они молча рассаживались по машинам и уезжали. Последним покинул кладбище Родион Петрович. Он взял Калмычкова под руку, и пока шли к машине, сказал: «Серафим что-то слишком заботился о вас. Память с ним злую шутку играла. Илье сейчас было бы чуть больше лет, чем вам. Неважно теперь… Он просил взять вас под крыло. Имеете неотложные просьбы?»
«Нет, — ответил Калмычков. — Справляюсь».
«Что ж, хорошо. Как меня найти, знаете?» — Калмычков кивнул. Родион Петрович, садясь в машину, добавил: «Про вашу пропажу я слышал. Чем смогу — помогу…»
Калмычков поймал такси и поехал в центр. Побродил часок. Пару раз заходил в распивочные, поминал генерала. Потом поехал к Женьке. Вечер и полночи пили все, что оказалось под рукой. Почти не разговаривали.
6 января, пятница
Утром Женька отвез его на вокзал. Калмычков решил ехать поездом. Закрыться в купе, собраться с мыслями. Отоспаться, на худой конец.
Не получилось. Билеты в СВ кончились. Фирменный — не скоро. В наличии простые купейные. Калмычков махнул рукой и купил. Женька снабдил его «тормозком» — пакетом ресторанских закусок. И водочкой, на поправку.
Обнялись. По всему выходило, прощаются надолго. «Будем искать!» — сказал Женька и отвел глаза. Калмычков тоже рассматривал снег на ботинках.
С одиночеством вышла промашка: в купе уже расположились попутчики. На диване напротив сидели пожилой мужчина и мальчик лет двенадцати, разглядывали журналы.
«Хуже — только мамаша с младенцем», — подумал Калмычков. Пить при ребенке последнее дело. И папаша — нудноватый мужик. Сразу не поймешь, из каких. Точно, не из тех, с кем приятно коротать время за картишками. Трезвенник-язвенник. Учуял калмычковский «выхлоп» и рожу скривил.
Калмычков переоделся в спортивный костюм. Сходил в тамбур на перекур. Полистал лениво железнодорожный журнал, но буквы не складывались в слова, и он принял соответствующее обстановке решение. Постелил постель и захрапел, отвернувшись к стенке.
Проспал три часа, больше не смог. Внутри нарастало какое-то неприятное напряжение, при котором невозможно ни спать, ни сосредоточиться на одной мысли. Даже в окно не сумел смотреть сколь-нибудь долго. Там мелькала уже полустанками Новгородская область. «Пора подкрепиться», — решил он. Устроился за столом и достал пакет с продуктами.
Мужчина сидел напротив. То ли дремал, то ли думал о чем-то, прислонившись виском к оконной раме. Мальчонка на верхней полке посапывал во сне.
Калмычков разложил на столе Женькины гостинцы. Достал водочку. Есть в одиночку всегда неловко, и он осторожно предложил:
— Не побрезгуйте разделить со мной трапезу.
Мужчина оторвал голову от окна.
— Что?.. Спасибо. Не беспокойтесь, кушайте. Мы тоже запаслись.
— Ладно, — Калмычков не сдавался. — А если мы с вами по сто грамм пропустим? За знакомство.
— Я могу и без водки познакомиться, — ответил попутчик.
— Неловко будет. Мне — пить, а вам — смотреть, — настаивал Калмычков.
— Лейте!.. Все равно не отстанете… — попутчик улыбнулся. — Будем знакомиться.
— Николай Иванович, — представился Калмычков.
— Павел Константинович, — протянул руку мужик.
Калмычков налил грамм по сто. Предложил на закуску бутерброды с колбасой и рыбой. Выпили, закусили.
— Хорошо! — крякнул Павел Константинович. — Давно не пил приличной водки. В нашу глухомань такую «паленку» завозят, что народ за год человеческий облик теряет. Я ее не употребляю.
— И никакой альтернативы? — удивился Калмычков.
— Самогон. Последние восемь лет пью крайне редко.
— Как же со стрессом справляетесь? — спросил Калмычков.
— Нет у нас стресса, — ответил Павел Константинович. — Живем на лесном кордоне. Я да Лешка. Последний стресс был по случаю его появления, четыре года назад.
— Он не родной? А жена?.. — Калмычков перестал жевать.
— Приемный. Жены давно нет, разошлись дорожки. Что вы на меня так уставились?
— Извините. Педофилы мерещатся. Я милиционер по профессии. Полковник.
— Ну и что? Я доктор исторических наук. Похож на педофила? — обиделся Павел Константинович.
— Я же говорю — извините, — сказал Калмычков.
— Проехали… Хорошо, что озвучили. Сидели бы и подозревали. Алешкиных родителей убили четыре года назад, — перешел на шепот попутчик. — Закончил волокиту с усыновлением. Возил его Питер показывать. Пацан ничего, кроме Архангельской тайги, не видел. Понравилось. Устал. Завтра по Москве побродим…
— Что доктор наук в тайге делает? — так же шепотом, спросил Калмычков, разливая по второй.
— Долгая история. Про то, как всего достигнешь, а потом не знаешь, что с этим делать. Вряд ли вам интересно, — ответил Павел Константинович.
— Очень даже интересно, — сказал Калмычков. — Своевременно.
Понемногу освоили бутылку. Сперва рассказал свою историю Павел Константинович. Потом, в общих чертах, Калмычков. Излил душу, как когда-то ему — Рамикович. Любимая русская забава. Болезнь долгих дорог.
— Не знаю теперь, что мне делать… Может, карма такая? — спросил Калмычков.
— Кармы нет. С точки зрения христианства, — ответил Павел Константинович.
— По телевизору говорят… — не согласился Калмычков.
— По телевизору много чего говорят. Если бы еще за слова отвечали, — сказал Павел Константинович. — Все проще: гадить меньше надо.
— Не понял… — обиделся Калмычков.
— Поясню на примере, — сказал Павел Константинович, устраиваясь поудобней. — Еще пацаном, после восьмого класса, я попал в секцию туризма. Занесло в летние каникулы. Повезли нас на неделю в леса. Человек тридцать мальчишек и девчонок. Разбили лагерь на берегу озера, отдыхаем. Рыбалка, купание… Рай, одним словом. И возраст интересный. Там, кстати, первый раз целовался. И первая сигарета… Так, к слову… Наслаждаемся. Но вот беда — дня через три запахло. Ямку под туалет по всем законам туризма выкопали. Метров за сто. Ветками обгородили. Днем стесняемся, но ходим. А ночью — боязно. Особенно девчонкам. Человек нас, напомню, тридцать. Посреди ночи, в лесу, туристские законы плохо вспоминаются. Кто как может, за ближний кустик забежит, дела сделает, и снова в палатку, спать. Когда приспичит, об интересах других забываешь. Вот к третьему дню запашок и появился. Ничего, терпим. Стараемся больше на бережку сидеть. Через пару дней другая напасть. В какую сторону ни пойдешь — в чужую мину вляпаешся!.. Не приходилось с подошвы какашки счищать? Короче, мы за неделю так кусты вокруг засрали, что ступить некуда, кругом мины. Что, карма? Простая причинно-следственная цепь. Детерменизм, чтоб ему…