Стас отодвинул ее, полез из машины. Ольга, не выпуская рукав мужнина пальто, попятилась от двери, споткнулась о бордюр, едва удержалась на ногах. И все говорила, говорила… А потом заметила наконец, что он молчит. И замолчала тоже, уставилась на него, хлопала глазами.
Стас отвернулся, взял со скамейки ее сумку:
– Садись, Оль, в машину.
– Стася? – Ольге стало страшно. – Почему ты ко мне не приезжал? Почему не писал?
– Я писал. – Стас сунул сумку на заднее сиденье. – Давай садись!
– Я тебя ждала. Думала, ты меня встретишь…
– Я думал, завтра.
Отворачивается. Глаза прячет. Почему он прячет глаза?
– Что завтра?
– Вернешься завтра. Мне соседка позвонила, что ты… тут уже. Похудела вроде.
– В тюрьме плохо кормят, Стас.
Ну посмотри на меня, посмотри, наконец! Обними меня, поцелуй! Я так истосковалась, у меня сейчас сердце разорвется! Ничего мне не надо, только прижаться, зарыться носом в воротник, и стоять так, и вдыхать твой запах. Ну посмотри на меня!
Нет. Не смотрит. Открыл переднюю дверь:
– Поедем покатаемся.
Ольга снова вцепилась ему в рукав, попыталась заглянуть в глаза:
– Стася! Я не хочу кататься! Я домой хочу! Я есть хочу! Я в ванну хочу! Я замерзла, Стас! Стас! Посмотри на меня!
– В машине тепло, погреешься.
Как в машине? Почему в машине?
– Стас? Что с детьми?
Может, Фаина наврала? Может, дети больны?
– В порядке дети. Садись.
Хлопнула дверь подъезда. Зарысил по дорожке Михаил Эдуардович – теперь уже без портфеля, зато с авоськой. Шляпу за тулью приподнял: «День добрый!» Да ведь виделись уже! А ему неважно – виделись, нет. Встал у лавочки, вроде как кашне поправляет, а сам во все глаза смотрит, что дальше будет, уши навострил.
Стас покосился на Михаила Эдуардовича, желваки заходили:
– Поехали, поехали, садись! Что ты танцы-то устраиваешь?!
Господи, какие танцы?!
– Обязательно, чтобы весь дом нас слушал? Садись, поедем.
За локоть взял – цепко, зло.
– Стас! Больно, пусти!
– Садись. Поехали!
Она села.
Он газанул и вылетел со двора так, что опавшие листья птичьей стайкой взлетели над мостовой.
Григорий Матвеевич, старенький учитель рисования, увидел только, как машина свернула за угол. Он спешил, как мог, хотел Оленьку встретить, предупредить хотел. И не успел. С самого утра все пошло наперекосяк. Он специально встал ни свет ни заря, чтобы успеть на первый автобус до областного центра, а там уж пересесть на прямой рейс до города, где находилась колония. Благополучно добрался до центра, сделал пересадку, но автобус по дороге заглох, и Григорий Матвеевич потерял почти два часа времени и встретить Оленьку не успел. После он долго ждал обратного автобуса, но автобус пришел опять-таки не по расписанию, с задержкой. От автостанции Григорий Матвеевич чуть ли не бегом припустил к Оленькиному дому, но снова опоздал.
Учитель кинулся было за машиной вслед, но понял – не догнать. Заметался, замахал руками – хоть бы такси взять! Но такси, конечно, не было. Слава богу, трамвай подошел.
Григорий Матвеевич не знал, где будет Оленьку искать. Просто решил ехать в ту же сторону, куда направилась машина. В конце концов, дороги в городке – всего две, прямо и направо. Бог даст, отыщет он Оленьку.
Стас все молчал. Ольга тоже примолкла, смотрела на него, ждала.
За окном проносились убогие домушечки. Потом началась промзона – они ехали мимо бывшего мясокомбината, который пару лет назад закрылся по банкротству. Шныряли между заброшенных корпусов тощие бродячие псы, прошла компания мужиков – пьяные все, страшные…
– Стася…
Что угодно, только бы не молчал, только бы говорил с ней!
– Стас, ты машину новую купил?
Смотрит на дорогу, плечами пожимает:
– Да так… по случаю. Дешево отдавали, я и взял. А что? По-моему, хорошо. Удобная, пять лет всего.
Улыбается. Нравится, видно, машина. Он когда про машины говорит – всегда улыбается.
– Тебе как? Нравится?
– Нравится. Стасенька, куда мы едем? Где ребята?
– У мамани ребята. Забрала. Дед там антенну наладил, так они все время мультфильмы шуруют…
– Так мы к ним, что ли, едем?!
– Да мы уж приехали.
Слева – промзона, справа – свалка какая-то, дальше – тупик и ограда городского парка. Парк большой, задняя часть – запущенная, заросшая, днем туда еще ходят, а как стемнеет – нет. Страшно там.
– Стасенька? Куда мы приехали? Где…
Он перегнулся через нее, дверцу открыл:
– Выходи.
Страшно ей стало. По спине мурашки. Как это говорят? Кто-то по моей могиле прошел… Гусь, что ли…
– Стася… Я не хочу. Зачем мы тут?
– Поговорить нам надо.
– Здесь?!
– Больше негде. Выходи.
Медленно вышла, встала с машиной рядом. Стася! Нет! Не верю! Не может быть. Не надо…
Но Стас не смотрит на нее, сумку с заднего сиденья достал, пошел к свалке. Рядом со свалкой – брошенный старый «Запорожец» – горбатая ржавая сирота, двери выломаны, сиденья выпотрошены… Кто-то эту машинку любил, ездил на ней, служила она своему хозяину верой и правдой. А потом хозяин купил новую – «Жигули» какие-нибудь или даже иномарку. А старушка отправилась на свалку. Только сперва хозяин снял с нее все мало-мальски ценное. Снова мурашки по спине. Гусь прошел по моей могиле… Нет. Не верю…
Стас поставил сумку на капот «запорожцева» трупа, обернулся, посмотрел в глаза.
Молчи, не говори ничего, не хочу слышать, не хочу знать!
Мерзкий голосочек где-то внутри пискнул: так ведь ты уже все поняла, ты уже все знаешь. Знаешь, почему дверь не открылась. Почему другие шторы, почему он не смотрит в глаза…