– Да уж, – примирительно говорит он.
Священник, о котором мы забыли, падает набок вместе со стулом. Мы тупо смотрим на тело, после чего решаем, что делать дальше.
– У нас сейчас последние пятнадцать минут на то, чтобы вызвать полицию, – говорит легавый.
– Потом будет поздно, – предупреждает он.
– Что у нас тогда? – спрашиваю я.
– Тогда у нас двое подозреваемых, – говорит легавый.
– Один полицейский и один диссертант-недоучка, – улыбается легавый.
– Плюс самоубийство, плюс несчастный случай, чистый, но они ведь этого не знают, – пожимает он плечами.
– Они проверят нас, проверят обстоятельства смерти Ольги, найдут пленки – что те, что эти, – объясняет он.
– Мы ничего не теряем, если честно, – говорит он.
– Максимум год неприятностей, но потом все кончится, – говорит он.
– За исключением одного, – объясняет он.
– Маленького друга, который завалил святого отца и подсунул твоей подружке и моей бывшей жене фотографии, на которых ты ей изменяешь, – улыбается он.
– И тут уж как повезет, – пожимает плечами легавый.
– Или ему надоест, и он продолжит жить дальше, или он захочет пошалить еще и завалит тебя или меня, а еще лучше, и тебя и меня, – резюмирует легавый.
– Разве полиция нас не спасет? – спрашиваю я.
Он ржет как лошадь – долго и с удовольствием. Потом запирает двери церкви – я благодарю Бога за то, что сейчас время обеда.
– Полиция не спасет, но не потому, что она плохая, – объясняет легавый.
– Полиции проще работать с подозреваемыми, которые есть, – говорит он.
– А не с теми, которых надо искать, – раскрывает он мне секреты ремесла.
– Им проще колоть нас и, может, даже заставить сознаться, – улыбается он.
– А на остальное им плевать, – имеет он в виду, что для полиции главное раскрываемость.
– Да и давай откровенно, – предлагает он.
– Разве ты бы на их месте не заподозрил в первую очередь кого-то из нас? – спрашивает он.
– Согласен, – устало говорю я.
– Убедил, – соглашаюсь я.
– Постарайся вспомнить, – говорит он.
– Как все выглядело здесь, когда ты зашел? – спрашивает он.
Я вспоминаю. У церкви было пусто. Я постоял пару минут, почитал объявление про торжественную службу, которую отслужит в Риме сам, так его, Папа, поэтому в день службы нужно быть в церкви, чтобы душою… – улыбнулся этому и вошел внутрь. Тело на стуле было за колонной, поэтому я ничего не увидел. Опустил руку в чашу с водой, чуть отпил – я всегда так делаю, чего стыжусь, – перекрестился. Встал на колено, перекрестился.
– Цирк, да и только! – хмыкает легавый.
Так оно и есть. Перекрестившись два раза, я на коленях – никого нет, поэтому можно рискнуть – иду вперед по дорожке. К ступеням, на которых слева орган, а спереди – алтарь. В церкви пусто, но у меня в ноздрях отчетливый запах грозы, ладана и разгоряченных тел юных певчих, которые на Рождество парят у стен церкви белыми ангелочками. Так как я на коленях, а тело на стуле – слева, как я говорил, – я продолжаю не видеть священника. Ведь теперь обзор мне заслоняют скамьи.
– Кстати, а чего так? – спрашивает легавый.
– Наверное, проповеди раньше читали многочасовые, – пожимаю плечами я, – вот и начали слушать их сидя.
Постояв на коленях перед ликом Мадонны во всю стену, я едва не засыпаю.
– Ты рисковал, – серьезно говорит легавый.
– Старайся больше не оставаться один, – предостерегает он.
– Он запросто мог прикончить тебя здесь, – говорит он.
– И я бы лишился друга! – говорит он.
Я бросаю на легавого удивленный взгляд, и мы продолжаем. Прячем тело в мешок, который принес с собой легавый, когда я в полной панике звонил ему из церкви. Про себя я отмечаю, что тело было совсем теплым, когда я его нашел, а легавый добирался долго – значит, это один плюс в его актив не-маньяка. Наверное, единственный способ перестать подозревать друг друга – поймать этого ублюдка. Разобравшись с телом – мы выносим его через черный ход, – мы начинаем мыть полы. Итак, я долго стоял на коленях…
– О чем ты думал? – спрашивает меня легавый.
– Ты и правда веришь во все это дерьмо? – удивляется он.
– Наверное, да, – пытаюсь быть честным я.
– Я перестал, – говорит он.
– После войны, – сжимает он зубы.
– Ты уделяешь этому чересчур много внимания, – говорю я.
– Ты постоянно играешь на жалости к себе, – безжалостен я.
– Это тебя угробит, парень, – говорю я.
– И, кстати, я поговорил со знакомым врачом, который дал мне телефон специалиста, – вспоминаю я.
– Который тебе поможет, – завершаю я.
– К черту, – бурчит он, отвернувшись.
– Ничего не помогало, – признается он.
– К черту, – говорю я.
– Ты не трахаешься, поэтому у тебя мозги плавятся! – говорю я.
– Бери номер, а там разберемся, – категоричен я.
Мы выливаем на пол несколько ведер воды и собираем ее в тряпки. Мне плохо, меня тошнит, и болит все тело.
– Я встал, повернулся и увидел его, – заканчиваю вспоминать я.
– Это было так неожиданно, – у меня дергается глаз.
– Что я от испуга едва не заорал, – признаюсь я.
– Надо было сразу оглянуться, – хмуро говорит мент.
– Обычно нападают, откуда не ждешь, прости за банальность, – говорит он.
– Я и обернулся, – признаюсь я.
– Ты видел его?! – спрашивает он.
– Мельком, и не лицо, – говорю я.
– Не могу даже сказать, что уверен в этом, – признаюсь я.
– Может быть, показалось, – предполагаю я.
– В таком случае мне показалось, что в углу мелькнуло что-то темное, – вспоминаю я.
– Если это было, а не привиделось, то он – мужчина примерно моего роста, – говорю я.
– И это все, – сожалею я.
Он качает головой.
– Легче всего ошибиться в росте, – сообщает он мне.
– Поверь моему опыту легавого, – впервые называет себя легавым он.
– Нам нужно ждать, – говорит он.
– Ждать, когда он нападет, – размышляет он вслух, – и поймать на встречной.
– Что? – спрашиваю я.
– Боксерский термин, – поясняет он. – Ждешь, когда соперник пойдет в атаку, раскроется, и ловишь на встречной.