Четвертого июня, в день рождения короля, был устроен праздник — вероятно, таким способом губернатор Филлип пытался подбодрить своих изнуренных, вялых подопечных. Орудия дали залп, пехотинцы промаршировали по поляне, всем выдали немного еды, а в сумерках разожгли гигантский костер. Каторжников на целых три дня освободили от работы, но самое главное — выдали им по полпинты рома, разбавленного таким же количеством воды и превращенного в грог. Свободные колонисты получили по полпинты чистого рома и по пинте портера — густого черного пива. Решив приурочить к празднику какое-нибудь официальное распоряжение, его превосходительство губернатор определил границы первого округа Нового Южного Уэльса и назвал его Камберлендом.
— Ха! — воскликнул врач Уайт, услышав об этом. — Несомненно, это самый большой округ в мире, но в нем нет ровным счетом ничего примечательного.
Это заявление не отличалось точностью: достопримечательностью округа Камберленд были четыре черные капские коровы и один черный капский бык. Драгоценное губернаторское стадо, которое паслось близ фермы под присмотром одного из каторжников, воспользовалось тем, что пастух выпил рома и задремал, и сломало загон. Начались лихорадочные поиски, беглецов удалось выследить по навозным лепешкам и объеденным кустам, но возвращаться домой они не пожелали. Погоня стала сущим бедствием.
«Запас» вернулся из второго плавания к острову Норфолк, привезя как радостные, так и печальные известия. Стволы сосен так и не удалось погрузить на корабли, поскольку на острове не нашлось удобной гавани. Невозможно было и тащить их на буксире — слишком тяжелые стволы мгновенно тонули, зато их начали распиливать на множество потолочных балок и досок для Порт-Джексона. Это означало, что вскоре в Порт-Джексоне появятся дощатые строения, а также каменный склад для спиртного, которое покамест хранилось в трюмах «Фишберна» и «Золотой рощи».
Помимо того, экипаж «Запаса» сообщал, что выращивать растения на острове Норфолк — почти невыполнимая задача, поскольку он кишит миллионами гусениц и червей. В отчаянии лейтенант Кинг велел десяти женщинам-каторжницам собирать насекомых на грядках. Но как бы быстро они ни работали, на место каждой уничтоженной гусеницы являлись сразу две. Почва здесь и вправду была сочной, жирной, плодородной, но ничего вырастить на ней не удавалось. Однако прошел слух, что энтузиазм лейтенанта Кинга не иссяк. Несмотря на мириады вредителей, он искренне считал, что на острове Норфолк каторжников ждет более сытная и привольная жизнь, чем в окрестностях Порт-Джексона.
Наряду со множеством больных в колонии жили и отряды здоровых каторжников — их преимущественно возглавляли изобретательные вожаки, способные сохранить здоровье подопечных. Лишь немногие прибегали к иным средствам, а именно грабили слабых. Никакими угрозами и указами не удавалось добиться, чтобы каторжники, обнаружившие дикую петрушку или чайную лиану, отдавали свою добычу властям колонии. Экспедиции за зеленью запретили в основном из страха перед туземцами, которые осмелели настолько, что иногда даже являлись в лагерь. Губернатор надеялся поймать нескольких незваных гостей и приручить их, познакомить с английским языком и обычаями, а потом отпустить к своим племенам, рассчитывая на то, что они станут преданными союзниками чужаков. Губернатор был убежден, что таким образом можно значительно облегчить жизнь дикарей. Ему и в голову не приходило, что они предпочитают привычный образ жизни, каким бы жалким он ни был, с точки зрения англичан.
По мнению англичан, туземцы были безобразнее африканских негров, потому что от них несло рыбой, они мазали лица белой глиной и уродовали их, выбивая резцы и протыкая носовую перегородку тонкой костью. Бесстыдная нагота аборигенов вызывала у англичан отвращение, как и поведение местных женщин, которые порой дерзко кокетничали с чужаками, а иногда обливали их потоками ругательств.
Чужаки и аборигены не могли ни договориться между собой, ни понять обычаи друг друга. Устав от призывов губернатора обращаться с туземцами доброжелательно и благосклонно, каторжники преисполнились презрением к ленивым дикарям, особенно потому, что их даже не пытались наказать за кражу рыбы, овощей или инструментов. В довершение всего губернатор неизменно возлагал на каторжников ответственность за любые нападения и убийства; даже когда свидетелей не было, он оставался убежденным в том, что каторжники сами разозлили аборигенов. Но колонисты знали, в чем дело: губернатор встал бы даже на сторону дьявола, потому что считал каторжников более низшей кастой, нежели туземцы. За первые несколько месяцев пребывания в Сидней-Коув между колонистами и местными жителями сложились отношения, просуществовавшие очень долго.
Зимние холода были сносными: никто из колонистов не замерз до смерти. Если бы их кормили не так скудно, они, вероятно, даже не заметили бы похолодания. В некоторых хижинах появились сложенные из песчаника печи, но когда участились пожары, губернатор издал указ, разрешив устраивать печи и дымоходы только в кирпичных или каменных домах. Кузница сгорела дотла; к счастью, все ценности, в том числе мехи и инструменты, удалось спасти, зато остро встал вопрос о строительстве новой, каменной кузницы. Колонии требовались и пекарни: пока их было всего три — в одной выпекали хлеб для колонистов, в двух других — для экипажей «Сириуса» и «Запаса».
Среди колонистов Ричард и его товарищи разыскали своего давнего друга, Неда Пу из глостерской тюрьмы. Он приплыл на «Дружбе» вместе с женой Бесс Паркер и маленькой дочерью, которой к моменту высадки в Новом Южном Уэльсе минуло два года. Через три недели Бесс и малышка умерли от дизентерии. Безутешного Неда приняла под крыло Ханна Смит — каторжница, которая подружилась с Бесс во время плавания из Рио-де-Жанейро в Кейптаун. Полуторагодовалый сынишка Ханны умер в Сидней-Коув шестого июня. Через девять дней Ханна и Нед Пу поженились и с тех пор жили в мире и согласии, страдая только от недостатка еды. Нед знал толк в плотницком ремесле и был на редкость трудолюбив. Ханна ждала ребенка, которого счастливые будущие родители решили вырастить любой ценой.
Жизнерадостной Мейзи Хардинг, которая так охотно ублажала обитателей глостерской тюрьмы, среди каторжниц не было, хотя ее помиловали, заменив виселицу четырнадцатью годами каторги. Никто не знал, что с ней стало. Зато Бетти Мейсон попала на «Дружбу», опять беременная от глостерского тюремщика. Ее новорожденный сын умер в Кейптауне, после его смерти и предательства надзирателя Джонни Бетти тронулась рассудком, стала плаксивой и озлобленной. Именно ее выпороли за кражу мужских рубашек. Однако Лиззи Морган твердо придерживалась мнения, что их украла другая каторжница, свалившая вину на Бетти.
Отряд Ричарда жил вполне благополучно, если не считать постоянного недоедания. Лиззи поняла, что по меньшей мере половина мужчин относятся к ней, как к сестре; очаровать ей не удалось только Тэффи Эдмундса, ставшего отъявленным женоненавистником. Он не желал, чтобы Лиззи ухаживала за ним, сам стирал и штопал одежду и пробуждался к жизни только воскресными вечерами, когда отряд разводил костер возле грядок. Сидя у огня, Тэффи пел, подстраиваясь к баритону Ричарда.
У Ричарда и Лиззи появилась своя маленькая комната в пристройке к жилищу, хотя они спали порознь даже в самые холодные ночи. Порой, мучаясь бессонницей, Лиззи обдумывала, стоит ли предложить свои услуги Ричарду, но не решалась. Она слишком боялась отказа и предпочитала не испытывать его терпение. Мужчины колонии мучились от воздержания, однако в отряде Ричарда были три человека, которые не замечали его, — Джо Лонг, Тэффи Эдмунде и сам Ричард. Встречаясь с другими женщинами на берегу, где они стирали белье, Лиззи слышала, что Джо, Тэффи и Ричард — не единственные в своем роде. В лагере были и мужелюбы, а также те, кто предпочитал воздержание и избегал искать утешения в соитиях любого рода, даже в онанизме. Если Ричард и прибегал к последнему способу, то делал это незаметно и молча.