Каждому заключенному полагались деревянная миска, жестяная ложка и жестяной ковш, вмещающий две кварты. [14]
На человека в день выдавали две кварты воды. Обед состоял из черствого темного хлеба и небольшого ломтика вареной солонины. Заключенные с гнилыми зубами пытались разломать хлеб на кусочки ложками, но тонкие ложки гнулись.
Ричард сразу понял: обосновавшись рядом с кормовым люком камеры, он получил дополнительные преимущества. Поразмыслив, он решил рискнуть и предложить помощь двум пехотинцам, которые действовали на редкость неумело.
— Можно вам помочь? — спросил он, робко улыбаясь. — Дело в том, что я служил в таверне…
Мрачное лицо рядового удивленно вытянулось и вдруг просияло.
— Да, нам не помешает помощь. Двух человек явно недостаточно, чтобы накормить без малого две сотни каторжников, это уж точно.
Некоторое время Ричард молча передавал сокамерникам миски и ковши, быстро распределив обязанности между собой, молодым пехотинцем, к которому он обратился, и его товарищем.
— Вы чем-то недовольны? — неожиданно спросил он у пехотинцев, понизив голос.
— Нашим кубриком — там потолки еще ниже, чем здесь, помещение набито до отказа. И кормят нас не лучше, чем каторжников, — черствым хлебом да солониной. Правда, — честно добавил он, — нам еще дают муку и полпинты сносного рома.
— Но вы же не каторжники!
— На этом корабле, — раздраженно вмешался второй рядовой, — морских пехотинцев не отличают от каторжников. Матросов поселили там, где должны были жить мы. Свет и воздух попадают в наше помещение через люк в полу их каюты — она находится вон за той кормовой переборкой, а мы ютимся в трюме. Нам говорили, что «Александер» — двухпалубное судно, но никто не предупредил, что вторую палубу превратят в трюм, потому что груза много, а настоящего трюма на «Александере» нет.
— Это невольничье судно, — объяснил Ричард, — настоящий трюм ему ни к чему. Его капитан привык помещать грузы на нижнюю палубу, негров — там, где сейчас находимся мы, а экипаж — в кормовой отсек. Полубака для команды здесь ист. А ют — владения капитана. — Он искренне сочувствовал морякам. — Насколько я понимаю, ваши офицеры поселились на юте?
— Да, в кладовой, а питаются они вместе с нами: доступа к кладовой капитана у них нет, — объяснил рядовой, который раскладывал по мискам солонину и хлеб. — Их не пускают даже в большую каюту — ее занимают сам капитан и его первый помощник, настоящий франт. На такие корабли мне еще не доводилось попадать. Впрочем, обычно я бывал на боевых судах.
— Когда на борт привезут груз, вы окажетесь ниже ватерлинии, — задумчиво произнес Ричард. — «Александер» возьмет в плавание не только каторжников, но и грузы. Если плавание затянется хотя бы на два месяца, нам понадобится почти двадцать тысяч галлонов одной воды.
— Для хозяина таверны ты слишком многое знаешь о кораблях, — заметил пехотинец, который разливал воду.
— Я родом из Бристоля, а там все разбираются в судах. Кстати, меня зовут Ричард, а вас?
— Я — Дэви Эванс, а он — Томми Грин, — ответил рядовой, разливающий воду. — Пока мы ничего не можем поделать, но через неделю, как только прибудем в Портсмут, все изменится. Майор Росс сразу приструнит капитана Дункана Синклера.
— Майор Росс? Ваш начальник и вице-губернатор?
— А ты и это знаешь?
— Да, от друга.
Пока Ричард пропускал через фильтр свою воду, в голове у него вертелась уйма вопросов. «Владельцы судна получили подряд, сообщив вымышленную историю „Александера“ и умолчав о том, что на нем не хватит места и пехотинцам, и каторжникам. Похоже, подрядчики действительно не видели между ними разницы. Значит, через неделю судно будет в Портсмуте. Судя по всему, и капитан Дункан Синклер, и майор Роберт Росс — шотландцы. Похоже, раздоры между ними неминуемы».
* * *
Но ни на этой, ни на следующей неделе «Александер» так и не отплыл в Портсмут — он по-прежнему стоял на якоре у берега Темзы. Лишь десятого января корабль снялся с якоря под аккомпанемент стонов и жалоб тех, кто боялся морской болезни, но доплыл лишь до Тилбери, да и то на буксире. Находясь в спокойных водах Темзы, «Александер» только слабо покачивался.
К тому времени на борт доставили сто девяносто каторжников, но вскоре двое из них умерли, и лейтенант Шарп распорядился соорудить отдельные нары для больных, дабы успокоить недовольных и избежать бунта. С каждым днем на нижней палубе то прибавлялось по одному человеку, то убавлялось по два, поэтому, несмотря на все старания, Ричарду не удавалось насчитать больше двухсот каторжников.
Немало страданий узникам причиняли кандалы, но сержант Найт, охотно предоставивший заключенным доски, скобы и все остальное в обмен на деньги, тем более что в пристрастии к рому его уличил не только Ричард, наотрез отказался освободить их от этой обузы. Закипающее недовольство каторжников вылилось в яростную демонстрацию гнева, когда один из них вдруг был помилован. На нижней палубе поднялся оглушительный стук, крик и топот ног. Чтобы раздать заключенным еду и воду, пехотинцам пришлось установить над люком оружие и вооружиться мушкетами. Лишь после этого они поняли, как трудно справиться с двумя сотнями разъяренных мужчин.
Представитель верховной власти на корабле капитан Дункан Синклер распорядился снять с каторжников наручники и каждый день разрешил им по несколько минут гулять по верхней палубе. Но поскольку за каждого сбежавшего каторжника капитану предстояло заплатить сорок фунтов из своего кармана, на воду спустили все шлюпки, которые непрестанно кружили вдоль бортов «Александера».
Несколько минут пребывания на открытой палубе доставляли Ричарду ни с чем не сравнимое наслаждение. Его ножные кандалы становились легкими, как перышки, свежий воздух благоухал, как желтофиоли и фиалки, мутная река напоминала серебряную ленту, а видеть резвящихся животных было гораздо приятнее, чем совокупляться с Аннемари Латур. Оказалось, что почти каждому пехотинцу и половине членов экипажа принадлежат собаки: среди них были и бурые гончие, и брыластые бульдоги, и глупые спаниели, и терьеры, и великое множество дворняжек. У огромного рыжего кота и его полосатой подруги недавно родилось шесть котят, многие свиньи и овцы вскоре должны были принести приплод. Утки и гуси свободно разгуливали по палубе, а цыплят держали в клетке возле камбуза.
После первой же прогулки тюрьма показалась Ричарду гораздо более сносной, и он был не одинок в своих чувствах. Едва каторжников освободили от ручных кандалов, их недовольство утихло: никому не хотелось лишаться драгоценной прогулки.