«В общем-то, им не в чем себя упрекать, — размышляла Эмили. — Мамы уже двенадцать лет как нет. Папа с Джоан встречаются уже пять лет, и им обоим под семьдесят. Они оба обожают ходить под парусом и вполне заслужили право предаваться любимому увлечению хоть круглый год. Да и Джеку нельзя было упускать такую работу, ведь ему надо заботиться о Хелен и о двух малышах».
Убеждая себя таким образом, Эмили, однако, признавала, что разрыв регулярных отношений с отцом, братом и его семьей значительно осложнил ее привыкание к новой жизни после смерти Марка. Разумеется, обретение дома пошло ей на пользу: это «возвращение в родные пенаты» немало способствовало душевному исцелению. Соседи, оставшиеся здесь со времен детства Эмили, были ровесниками не ей, а ее отцу. Но многие дома перепродали молодым семьям с маленькими детьми. Единственное исключение среди новоселов составлял тихий человечек, снимавший жилье в непосредственной близости от Эмили. Однажды он застенчиво признался, что может починить абсолютно все и если вдруг возникнет такая необходимость — он к ее услугам.
Эмили хотела без обиняков ему отказать: ей не нужны были эти недвусмысленные навязывания под предлогом помощи, в которой она совершенно не нуждалась. Однако месяц за месяцем если она и встречала Зака Лэннинга, то лишь изредка, когда они утром выходили в одно и то же время на работу или вечером приезжали домой. И Эмили, успокоившись, ослабила бдительность.
Итак, ей поручили процесс над Олдричем, и несколько недель она долгие часы вдумчиво изучала материалы дела. Вскоре ей поневоле пришлось установить такой порядок: в пять часов стремглав нестись домой, быстренько выгуливать и кормить Бесс, затем мчаться в кабинет и сидеть там до девяти или десяти вечера.
Эмили была даже рада тем высоким требованиям, которые предъявляла к ней работа: так у нее оставалось меньше времени на горестные воспоминания. Чем больше Эмили узнавала о Натали, тем больше видела между ними общего. Они обе вернулись в дом своего детства, только Натали привел туда разбитый брак, а Эмили — разбитое сердце. Эмили скачала себе на компьютер массу разнообразных сведений, касавшихся жизни и карьеры известной актрисы. Она думала, что Натали — натуральная блондинка, но из первоисточников выяснилось, что Райнс, когда ей было едва за двадцать, изменила цвет волос с темного на белокурый. Рассматривая ее снимки, сделанные в юности, Эмили поразилась той неожиданной схожести, которая обнаружилась в их чертах. Оказалось, предки Натали вышли из того же ирландского графства, что и дед и бабка Эмили; этот факт натолкнул ее на забавную мысль: если перенести их на четыре-пять поколений в прошлое, возможно, они бы считались там «целовальными кузинами» — ирландское выражение для родни, которую принято целовать при встрече.
Эмили всегда нравился процесс подготовки дела к суду, и она ничего не имела против долгих бдений в своем рабочем кабинете, но почти сразу сделала вывод, что гонки с работы домой и обратно ради Бесс отнимают непозволительно много времени. К тому же ей было совестно, что ее любимица не только сидит одна целый день, но еще и вечером лишена компании.
Заботы Эмили не укрылись от глаз еще одного человека. В те дни Зак Лэннинг как раз приводил свой садик в порядок перед весенними посадками. Как-то ближе к вечеру он дождался, пока Эмили запрет Бесс в доме после прогулки, и обратился к ней.
— Мисс Уоллес, — начал он, пряча глаза, — я невольно замечаю, что вы, кажется, заглядываете домой только из-за собаки, а потом снова торопитесь обратно. Я читал о том большом процессе, которым вы сейчас занимаетесь. Представляю, как вы заняты... Собственно, я только хотел сказать, что обожаю собак, но у владельца дома на них аллергия, и мне нельзя здесь никого заводить. Мне было бы очень приятно, если бы после работы я мог бы присматривать за вашей собачкой; слышал, что вы зовете ее Бесс. Наши дома, очевидно, одинаковой планировки, значит, и у вас задняя веранда жилая и отапливается. Если вы согласитесь поставить туда конурку и дадите мне ключи только от этой веранды, я буду выпускать Бесс на прогулку, кормить ее, а потом еще и долго выгуливать. Мой задний дворик соседствует с вашим, и она сможет немного порезвиться там, пока я вожусь у себя в саду. К вечеру я приводил бы ее обратно и запирал бы за собой дверь — тогда вам не пришлось бы беспокоиться за нее. Мне кажется, мы бы с ней замечательно поладили.
— Большое вам спасибо за предложение, Зак. Я его непременно обдумаю, а сейчас я немного спешу. Обязательно позвоню вам завтра или на днях. Ваш номер есть в справочнике?
— У меня только мобильник, — ответил Зак — Давайте я вам напишу.
Эмили вырулила с подъездной аллеи на шоссе и быстро помчала обратно на работу, а Зак тем временем едва сдерживал радостное волнение. Как только ему в руки попадет ключ от ее веранды, не составит никакого труда изготовить восковой отпечаток замка от двери, ведущей в дом. Зак не сомневался, что на этот раз Эмили откликнется на проявление его заботы. «Она души не чает в этой бесполезной псине. А я, как только попаду в дом, сразу же поднимусь в спальню и перерою все ящики. Наконец-то потрогаю белье, которое она на себя надевает».
Мысль о том, что придется выступить свидетельницей на суде, навевала на Элис Миллз ужас. Потеря единственной дочери, Натали Райнс, вызвала в ней больше смятения, чем скорби. «Почему он так поступил с ней?» — этим вопросом она изводила себя днем и ночью. Элис видела один и тот же сон, где она безуспешно стремится к Натали, пытаясь предостеречь ее от грозящей неотвратимой опасности.
Со временем сон обернулся заурядным кошмаром. Элис куда-то бежала наугад в темноте, потом вдруг оступалась и падала. Резкий запах духов Натали ударял ей в нос, и Элис почему-то знала, что споткнулась о труп дочери. В этот момент она неизменно пробуждалась и, подскочив на постели, спрашивала: «Почему он так поступил с ней?»
Прошел год, жуткий сон стал реже ее посещать, но возобновился, когда Грегу было предъявлено обвинение, и в прессе началась настоящая истерия. Вот почему после телефонного звонка Эмили Уоллес, помощника прокурора, где Элис предлагалось подойти на следующее утро в прокуратуру для дачи показаний, она провела всю ночь в своем удобном кресле, в котором, бывало, клевала носом, сидя перед телевизором. Элис отчаянно надеялась, что если ей и впрямь удастся вздремнуть, то слегка, без неизбежного погружения в привычный кошмар.
Но и это не помогло — только теперь при пробуждении она выкрикнула имя дочери. Остаток ночи Элис провела в размышлениях и воспоминаниях. Ее брак восемь лет оставался бездетным, и ее это ужасно огорчало, поэтому рождение дочери стало настоящим даром небес. Натали появилась на свет за три недели до срока, к тридцатилетнему юбилею своей мамы.
Потом Элис переключилась на вечеринку двухмесячной давности, когда сестры вытащили ее в ресторан по случаю другого юбилея — семидесятилетнего. За столом поднимались тосты. Сестры боялись ненароком назвать имя Натали, но Элис настояла, чтобы выпили и за нее тоже. Они даже шутили по этому поводу. «Уж поверьте мне, Натали ни за что не стала бы отмечать свое сорокалетие, — уверяла Элис. — Помните, она твердила, что в шоу-бизнесе принято оставаться вечно молодой?»