– Это не он, мам.
– Как не он? Он! Он с такими же… Доидиотничались! Войну устроили…
– Мам, я с тобой тогда!
– Сиди тут!
– Почему? Мам!
– Мала еще. У меня всё равно завтра работа утром. От Моссовета до аварийки – десять минут.
Лена переоделась, подкрасилась, спрыснулась духами, всё заняло две минуты, и прощально заглянула в гостиную уже в куртке и сапогах. Дочь сидела на стуле и неотрывно смотрела в телевизор глазами, подслеповатыми от навернувшихся слез.
– Рыжик, ложись пораньше. Завтра в школу. Утром позвоню. Будь умничкой!
Она вышла в закатное пространство. Было таинственно и тихо, а от земли как-то молодо и смело пахло сошедшими на нет грибами. Далеко в небе пролетела с возмущенным криком стая журавлей. Всю дорогу до станции, в электричке, вокруг которой золотилось, синело, серело, и потом в метро Лена чувствовала себя встревоженной, но окрыленной, словно спешила на свидание.
…Промелькнул слева пряничный зелено-голубоватый Рижский вокзал.
– Если прямо ехать, можно ко мне приехать, – поделился Виктор. – У меня дом по Ярославке.
– А работаешь в Москве?
– В ней.
– Бедный, вот запара добираться.
– Не каждый день.
– А родился где?
– Под Кировом.
– Соседи, считай. Я из Ебурга.
– В Москве квартира чья – твоя, мужа?
– Снимаю. С подругой напополам. Бывший тоже снимает. Он вообще из Коми. Слыхал, вроде завтра опять тепло, – Олеся мило, не таясь, зевнула. – Что-то спать охота. От солнца разморило.
Ему казалось, что он давно знаком с ней. Она была искренней и душевной, мягкой, и ему это очень нравилось. По простоте она так легко уселась в захваченный автобус с разбитыми стеклами, и не подумала испугаться бэтээра со спецназом, и со смешком ехала сейчас на штурм через всю Москву. Виктор рассказывал ей про то, как ломился от Октябрьской, как человек попал под колеса грузовика, как их поливали пожарные машины, она ойкала и качала головой, будто слушала чужеземные байки, которые не касались ее, этого автобуса, этого города и сути их поездки. А он ловил себя на том, что действительно сегодня куда-то прорвался. Он что-то в себе освободил. Он стал каким-то другим за те золотые часы, пока бежал, бился, стрелял из поджиги и падал, спасаясь от жужжащих пуль. И эта женщина неслучайна. Раньше он вряд ли бы с ней так непринужденно заговорил. Между прочим, он давно не пацан, он дяденька, совсем не в том возрасте, чтобы клеить первую встречную. Да он и не привычен к такому делу. Откуда же эта юная беспечность в их разговоре?
Свернули на улицу Королёва. В густо-синем небе белесовато блестела на солнце спица телевизионной башни.
Остановились возле пруда, за которым краснела махонькая церковь.
Первое, что Виктор услышал, было гитарное бренчание и общее пение, где выделялся девичий, пронзительный, с вызовом звенящий голос:
А моей женой накормили толпу,
Мировым кулаком растоптали ей грудь,
Всенародной свободой растерзали ей плоть,
Так закопайте ж ее во Христе…
И тут же раздался хоровой вскрик, в котором взлетели наглые голоса парней: “И всё идет по плану!”
На склоне, вытянув ноги среди желто-зеленой травки в сторону темной воды, расположилась молодая компания в косухах и толстовках с капюшонами.
Задев Виктора прикладом автомата, на краю склона с видом сердитого сторожа возник мужик в закатанных книзу рыбацких сапогах и темном, точь-в-точь макашовском берете. Виктор ждал от него ругани, но тот неожиданно кротко позвал:
– Салют, песняры! – Сидевшие обернулись. – Ребят, давайте ко входу поближе. Сейчас запускать начнут. По телевизору споете.
– Привет! – сказал Виктор Наташе, которая держала гитару, и сидевшему рядом с ней Алеше. Они кивнули. – Знакомься, вот это люди! – он показал на них Олесе. – Мы вместе под землей были.
– Где? – она недоверчиво засмеялась.
Молодежь не спешила покидать склон. Виктор, ловко зацепив спутницу под руку, повел ее к серому зданию, возле которого колыхалась толпа. Навстречу им попался одиночка с камерой, упертой в джинсовое плечо, неподвижно снимавший подходивших. “А если меня с ней покажут? Ленка увидит. Ничего, сама до этого довела”.
Люди держались группками и переговаривались. Больше всего народу было у ступеней здания. Виктор с Олесей зашли в толпу. Возле дверей с рупором стоял генерал Макашов, по бокам от него зеленели два автоматчика: один – спокойный, красивый, северный, с пышными светлыми усами, другой – с возбужденным кирпичным лицом и шапкой каштановых волос.
– Без крови! – Рупор Макашова запищал и засвистел, как вскипающий чайник. – Без крови, слышно меня? – Голос его звучал растерянно. – Позор тем, кто поднимет руку на народ! Но мы не будем первыми стрелять!
За стеклом в холле виднелось множество солдат в масках. Они целились из автоматов, ручных пулеметов, снайперских винтовок, еще какого-то нового навороченного огнестрела, которого Виктор не знал. Там же, за стеклом, проступала баррикада из перевернутых столов.
– Приехали, – сказал он вслух, и у него упало сердце.
Он понял, что всё кончено.
Человек в костюме показывал какие-то бумаги через стекло. Образовав полукруг, у крыльца мялись еще несколько автоматчиков, среди них парочка очкариков, похожих на студентов-ботанов, которые нянчили один гранатомет на двоих. И всё это было смешно и жалко, потому что за стеклом ждала хладнокровная сила…
Из дверей вышел коренастый военный в маске, к нему на крыльцо взошел Анпилов, тихий и бледный, и о чем-то заговорил неожиданно вкрадчиво. Донеслось: “мирные люди… по конституции… прямой эфир…” Следом браво поднялся Константинов и, чуть пригнувшись, как будто хотел боднуть, схватил военного за руку и энергично ее затряс. “У меня приказ”, – тот, высвобождаясь, широко развел руками и скрылся в дверях.
На крыльцо взбежал скуластый мужчина в лимонной рубахе с разорванным воротом:
– Альберт, скажу! – потянул у генерала рупор, тот не дал; усатый автоматчик передернул затвор, и тогда лимонный, весь как-то дико выпрямившись, будто швабру проглотив, откинув голову, зычно закричал: – Чего встали, бараны? Что стоим? Чего ждем? Особого приглашения? Что вы тянете кота за яйца? Надо как в мэрию – входить и брать!
Анпилов и Константинов, ухватив подмышки, сволокли его по ступеням и выпихнули подальше. Он оказался рядом с Виктором, нервно растирал лоб и что-то скороговоркой бормотал.
– Всё правильно сказал! – раздалось за спиной. – Второй час топчемся!
– Ты, что ли, самый смелый? Иди вперед, не топчись.
– И пойду. Тебя не спрошу.
– Прекратите, мужики. Демонстрация на подходе. Людей – море.