– Не знаю.
– Ты ешь! Город такой. В честь одного мужика нефтяного. Там тайга была непроходимая, ближайший поселок Ноябрьск – сто двадцать километров. Оттуда всё везли: технику, дома сборные… Дорог никаких, речушки вброд пересекали. Сейчас там уже четыре школы, стадион, кинотеатр…
Лену осенило: наверно, ему не с кем поговорить.
– И что Алена? У вас любовь была?
– Почти любовь. Мы с ней по разной части работали: я за нефть отвечал, начальник управления, она простой строитель из Ростова Великого, моложе меня, конечно. Разговаривали много, за руку держались. Потом отозвали меня… На повышение, в “Коминефть”. Восемьдесят четвертый год. Вспоминал ее, ночами снилась. Однажды утром спохватился, стал звонить, выяснять, полетел в Муравленко, а ее уже нет… Во Фрунзе переехала… Искал – и не нашел. Может, ее и не было? – Он невесело засмеялся, наполняя бокалы. – Очи у нее были черные-черные, как твои. Может, это не девушка была? Богиня нефти? И в нефть обратно превратилась?.. Женился, развелся, всё не то, да и бездетный. Ты мне сразу Аленку напомнила! – Нахохлился, глянул испытующе, по-куриному. – Прости за вопрос: а ты как к нефти относишься?
– Нормально, – буркнула Лена.
Миша предлагал доставить ее на “Волге” до поселка, она отказалась, простились на пороге ресторана.
– С кем гуляла, чего так долго? – встретил ее Виктор, в одних семейных трусах, наклонился, деловито обнюхивая. – Вино пила?
– Дочери постеснялся бы… Голый ходит. У Маринки Болдиной день рождения, одноклассницы. (Она знала: подруга всегда прикроет.)
– Врешь небось.
Играя с судьбой, буднично посоветовала:
– Не веришь – проверь.
А нефтяник пропал. Первое время Лена вспоминала о нем с неприязнью. На работе нехотя поднимала трубку, предполагая, что это он. Спустя месяц Виктор полез к ней в кошелек за рублем, чтобы торжествующе закричать, выловив со дна сумки золотую визитку:
– Любовник твой?
– Разумеется!
– Ну, правда… Смирнов Эм Эн. Кто это?
– Смирнов? Ты забыл? Я тебе рассказывала… – Неожиданно из нефтяной пучины сознания вынырнула чумазая рожица. – Слесаря Смирнова помнишь? Он еще в том году ноги обварил, в больнице лежал.
– Есть у вас, говорила, ну.
– Это отец его. Смирнов визитку приносил, хвастал. Я случайно в сумку положила. Представь, какая драма: отец в правительстве работает, а сыну ни копейки не дает, пришлось в слесаря идти.
– Врешь, – успокоенно сказал Витя; было ясно: поверил.
– Отвянь! – Она вдруг отчетливо захотела увидеться с Мишей.
Она всё чаще мысленно возвращалась к нефтянику. Порой, выстояв очередь в сельмаг за недавно появившимися ножками Буша или яро поцапавшись с мужем, даже воображала, что потеряла клад. Надо было с этим Мишей нежнее…
Он объявился в конце лета. Позвонил чуть за полночь.
– Лена, ты? Хорошо, что я на тебя попал! Звонил, дозвониться не мог! В командировках закрутили. Что у тебя утром?
– Давай завтра. Завтра вечером.
Предложил “Метрополь”.
Назавтра она предупредила мужа:
– Маринка зовет на новоселье. Квартира в Крылатском. Если запозднюсь – у нее переночую.
– Опять Маринка?
– Опять Маринка, – ответила жестко, увлекаясь игрой. Смягчила игру и прибавила тише: – Вить, ты же знаешь, я никуда давно не выбиралась. И ты тоже… Ну что, ты со мной? У тебя ведь и завтра выходной. – Знала, что он не сможет: затеял домашнюю перестройку и доламывал стену между своей комнатой и чуланом.
Однако он замялся, и она, тревожась, отрезала:
– Нет, лучше оставайся. С Таней побудь.
В “Метрополе” в зале с фонтаном взяли красное вино и стейки из осетрины.
– Куда летал? – Подумала: уже тыкаю.
– Спроси, куда не летал. От Баку до Эр-Рияда… Катастрофа, Союз теряем, нефть падает. В пять раз упала!
– Больше она не поднимется? – спросила Лена, не очень понимая о чем, но как о сопернице.
– Почему? – Погладил указательным пальцем ножку бокала. – Вырастет когда-нибудь, народ расслабится, а она опять упадет… Нефть, она всегда опасная. Обманная, неверная… – Закрутил бокал, рассматривая вино на свет. – Забыл, а у меня для тебя… – Рука – во внутренний карман пиджака, закачалось на цепочке золотое маленькое сердце.
Он угадал ее тайное желание: кулон в мелких острых рубинах. Лена приняла сердечко в ладонь, впившись глазами и шевеля губами, точно бы читала визитку. Восхищенно присвистнула.
– Надень, пожалуйста, прямо сейчас. Да, да, вот так. Тебе очень к лицу. К глазам твоим…
Под красное он взял стопку водки, и еще одну. Рассказывал что-то забавное и лютое про Саудовскую Аравию, куда летал, про их порядки: запреты на выпивку, казни за колдовство, отрубание рук. С мороженым она выпила рюмку ликера.
Он махнул официанту, черканул по воздуху – посчитай, наклонился через стол:
– Давай останемся…
– Еще посидим?
– Наверху, – совсем перегнулся и раздельно сказал: – Я здесь снял.
В прохладном тишайшем номере, куда их доставил зеркальный лифт, Миша не дал ей и секунды опомниться.
Повалил, придавливая к широкой застеленной кровати, сдирая блузку, задирая юбку, крепко целуя в губы, что-то с хныканьем и хэканьем бормоча. Отпрянул, стряхнув пиджак на пол и распустив ремень. Животик, которого она опасалась, не был тяжел. “Харна… Харна дивчина!” – прошептав, задвигался быстро и бешено, целуя в шею с разных сторон. Лена закрыла глаза: “Засосы… Не ставь…” – он задвигался еще быстрее и застонал.
Она вернулась из душа, он лежа попивал вино из бокала (бутылка – на полу, рядом с открытым дипломатом). На соседней тумбочке стоял другой полный бокал – для нее. Был включен телевизор, где в программе “Взгляд” выступал какой-то красивый поп, вернее, старший поп с белой бородой и черным колпаком.
– У вас есть такое слово? – бойко спросил усатый ведущий в очках.
– Покаяние – вот это слово, – медленное струение речи. – И человек, и народ должны знать: покаяние никогда не бывает поздним.
– Питирим, – сказал Миша. – Вместе на приемах бываем.
– Владыка, – перебил, загрустив всем круглым лицом, второй ведущий. – По стране идет война между народами: Карабах, Сумгаит, Фергана… Может ли церковь здесь помочь?
– Национальная вражда – великое зло. Церковь говорит так: несть ни эллина, ни иудея.
– Нефть? – Миша вскочил. – Как он сказал? Нефть? – и, довольный, выключил телевизор.
– Нефть, – легко согласилась Лена, забравшись в кровать и прижимаясь щекой к его сдобному плечу.
– Сказано-то как! Ни эллина, ни иудея! Общая нефть! Общенародная! А сейчас отовсюду и эллины, едрить их в качель, и иудеи. Они нефти в глаза не видели, но всё захапать хотят. Налетай, подешевело… Иногда думаю: никогда она больше не поднимется, вся моя жизнь впустую. Новый век – новое топливо. Что упало, то пропало…