– Подстава, – Виктор запустил пятерню в кудри. – Подстава! Он же серьезный военный, опытный. Напал, убежал… Что за сказки? – беспокойно посмотрел на жену. – Чо молчишь?
– Сказки, да, – тихо сказала она. – Всюду сказки. Все кругом врут.
– Ты поняла хоть, на что они напали? На Ленинградке?
– Вроде армейское здание, Вить. Я не в курсе. Наша служба тыла на Красной площади сидела. На Арбате сидят, еще на Фрунзенской.
– Если штурмовать, то Останкино, – сказал он уверенно.
– Почему?
– Кощеева игла. В чьих руках ящик – у того власть. Доберемся до иглы, – Виктор рассыпчато засмеялся. – Обязательно…
– Неужели война начнется? – Лена придвинулась к нему.
– Война? – Он пронзительно посмотрел ей в глаза своими двумя, переливавшимися игриво, опасно, дико, как волны при изменчивой непогоде, из светло-серого в бледно-голубой. – Армия точно не влезет, а без армии война не война.
– Ты, главное, сам никуда не лезь… – начала Лена в обычной бранчливой манере и поправилась: – Можно?
– Куда я полезу? Из чего мне стрелять?
Таня как-то нервно хихикнула.
“Все-таки с ним веселее”, – подумала Лена, бросая на мужа такой взгляд, как будто хотела слить их глаза, потереться глазницами, пошуршать ресницами о ресницы.
– Если людей постреляли, значит, и автоматы есть, – сказала она задумчиво.
– Есть, не про мою честь. Не факт, что наши стреляли. А хоть бы и наши, кто первый-то начал?
– Кто?
– Думай!
Лена, помявшись, робко уточнила:
– Ельцин?
– А кто же еще? Он вне закона! Теперь закон один: что хочу, то ворочу. Власть не власть, армия не армия, милиция не милиция…
– Знаешь… – Она потянулась к телевизору и выключила. – Наверно, все-таки… Не надо… Не надо было ему… первому…
– Правда? Молодчинка, успехи делаешь! – он погладил ее руку.
– Спатеньки, ладно? – попросила Лена, вставая и увлекая Виктора. – Дочь, не запоздняйся.
Таня проводила их недоуменным взглядом.
Виктор закинул руки, сцепив их под подушкой, Лена лежала рядом, у стены, прислушиваясь к себе, и наконец – брезгуя, ревнуя и вожделея – зарылась в его распахнутую подмышку, ожидая сырости болотной, но это было неожиданно сухое гнездо с легким запахом черешни.
– Мылся, да?
– А? Ну так!
– Когда ты успел?
– Пока гуляла…
– Ты, что ли, ходил куда, пока меня не было?
– А?
– Ты где мылся? У нас такого мыла нет.
Он расцепил руки, раскинул их в стороны (одна уперлась в стену, протянутая у Лены над головой, другая повисла над полом) и железным голосом спросил:
– Ты что, Лена?
Ей захотелось царапаться, кусаться, закричать громко, и, справляясь с собой, страдальчески морщась сквозь темноту, она неслышно спросила:
– Ты меня часто обманываешь?
Он и правда не услышал.
– Ты меня не любишь? – спросила чуть громче.
Он вздрогнул и, продолжая держать руки раскинутыми, спросил так же железно:
– Лен, ты что сегодня такая?
– Какая?
– Не такая.
– Вить.
– А?
– Вить, Тане нужен отец. Понимаешь меня?
– Не понимаю.
– Не понимаешь? Видишь, какие новости: уже стреляют. Я за тебя, я… Я на твою сторону встану, хочешь? На всех выборах буду, как ты скажешь, голосовать. Я виновата, ты умный, я в этой политике подлой ни черта не понимаю. Но ты… – Она приподнялась на локте, всматриваясь в его тишину. – Послушай, ты мне обещай. Не ходи ты туда. Никуда. Ты езди, как ездил. На работу, с работы. Приехал, уехал и не отклоняйся. Или отпуск давай возьмем, на месяц! Витя, не нарывайся. Я тебе такого не говорила никогда. Я тебя очень прошу. Обещаешь? Обещай! – защекотала по ребрам, по животу. Он хохотнул:
– Сдурела?
– Обещай!
Она перевалилась на него, лаская, раззадоривая, теребя, корябая ногтями, языком мокро помечая соски. Она скользила по нему, словно огонь по сухому дому, чувствуя, как быстро он наливается ответной силой. “Что она с тобой делала? Что она умеет? Так?” – Лена сама не понимала, то ли произносит это мысленно, то ли шепчет.
Потом, нащупав его боевую готовность, сама соединила себя с ним, выпрямила спину и бережно задвигалась. “Потаскун ты! Кобелина!” – просипела неразборчиво, запустила ногти ему в грудь, он ойкнул, свесилась к его лицу и поцеловала. С отвращением к той, другой.
Она думала: “Как ты с ней? Так? Или как? Нравилось тебе? С ней… Нравилось, да? Кобелю…”. Ей было ужасно здорово, она въехала лобком в лобок, вдавливаясь, смыкая костистые полуострова, словно желая расплющить свою дурную горошину плоти. Согнулась, припала к нему, зарылась в подмышку со стоном ненависти и блаженства. Подмышка мужа вспотела и пахла, как надо – знакомым болотом дальнего леса.
– Какая ты сегодня хорошая…
– Всегда такой буду. Ты только не ходи никуда. Не воюй!
Он что-то согласно промычал.
Виктор поутру отправился в Москву В метро он думал поехать на “Краснопресненскую”, но понял, что тогда опоздает в аварийку.
– У Белого дома никто не был? – деловито спросил он за чаем с баранками, оглядывая работяг.
– Чего я там забыла? – звучно отозвалась диспетчер Лида. – Там же одни бандиты. Милиционера убили, женщину убили, она в окно выглянула. Бандита одного арестовали, по телевизору показывали, усатик; он уже признания дает, усатик, всех своих сдал.
– Терехов? Станислав? – Виктор почувствовал, что волнуется. – Его бьют на допросе, я по радио слышал. Радио есть, я любитель, ну и… поймать сумел… Называется “Двадцатый этаж”.
– Да хоть тридцатый! – Лида доложила себе ложку сахара. – Чего его бить, я бы сама расстреляла за такое – женщину убил.
– Везде бандиты, – прихлебнул с достоинством пожилой электрик Дроздов. – Вон как цены крутят. Мяса второй месяц не покупаю.
Возможно, он решил аккуратно поддержать Брянцева как собрат по специальности.
– А ты, поди, был там? – мрачно поинтересовался Кувалда.
– Я был, и буду я! – сказал Виктор. – А вам всё до фени! А никто из вас не сходит и не узнает, что нет там никаких бандитов? – нескладно, с вызовом добавил он.
– Мне какая разница? – Клещ подмигнул. – Белый дом, желтый дом… Наверху срутся, мы должны им задницы подтирать?
– Во-во, – закивали вокруг.