— Ну ты и нахал!
— Почему нахал? — удивился он. — Ты теперь выглядишь гораздо эффектнее.
— Вот так заставлять человека…
— Ну да, но разве не этим я зарабатываю на хлеб насущный, или ты забыла?
Дзюнко осеклась и замолчала. Молодой человек сосредоточился на выезде со стоянки и следил за дорогой в зеркале заднего вида.
«Я сжигаю людей, — размышляла Дзюнко, — а он двигает их, словно оловянных солдатиков».
Девушка ожидала, что Коити водит какую-нибудь шикарную иномарку, но у него оказалась практичная машина отечественного производства. И похоже, довольно приличного возраста, судя по ржавым царапинам на корпусе. Колеса были слегка крупнее обычных, и из-за этого машина казалась выше других.
— Пари держу, что ты не ожидала увидеть меня за рулем такого драндулета, — поддразнил ее Коити, когда они уже выезжали на дорогу.
— Ну, положим, не драндулет, но как-то выпадает из твоего стиля.
— Это правда, но зато прекрасно подходит для езды по горным дорогам, особенно снежной зимой. В свободное от работы время я живу за городом, так что практичный автомобиль меня устраивает.
— Значит, у тебя есть загородный дом?
— Просто дом. Когда я тебе звонил на днях, я как раз находился на озере Кавагути. Там мороз ниже нуля и уже все обледенело — озеро, дороги…
Движение было плотное. Они то ехали, то стояли. Сваленные на заднем сиденье пакеты громко шуршали.
— Где, ты говоришь, живет в Сибуе Кадзуки Тада?
— На Сангубаси, — коротко ответил Коити.
— С женщиной?
— Да, уже давненько.
— То есть с любовницей?
— Ну, по крайней мере, мать или сестра исключаются, поскольку ни одной нет в живых.
— Прекрати!
Коити, должно быть, уловил что-то в голосе Дзюнко, потому что торопливо извинился.
Они стояли в пробке и молчали.
— Его младшую сестру звали Юки, — сообщила девушка. — Она была очень красивая.
— Ты видела ее фотографию?
— Да, Тада показывал.
Он показывал ей много фотографий, но одну она запомнила особо: снимок был сделан в детском саду, на каком-то концерте. Юки, в театральном костюме, танцевала и пела. Маленькие ручки распростерты, как листья японского клена, а личико приподнято.
— У тебя нет младшей сестры? — спросила Дзюнко.
— Нет.
— Наверное, для старшего брата маленькая сестренка — это нечто особое, иное, чем любовница или жена.
— Может, и так.
Минут десять они ехали в молчании. Наконец машина выбралась из пробки и поехала быстрее.
Напротив пассажирского сиденья болтался прикрепленный к стеклу забавный клоун в красной шапочке и костюме в горошек. На огромном красном носу у него сидела пчела, и клоун рассматривал ее, нелепо скосив глаза.
— Не понимаю, — тихо сказала Дзюнко, не сводя глаз с прыгающего клоуна.
Спутник вопросительно посмотрел на нее.
— Я их спрашивала, перед тем как сжечь: «Как вы могли столь жестоко поступить с Юки? Разве она не такой же человек, как и вы?»
— Ну и что они ответили? — негромко спросил Коити.
— Ничего. — Девушка покачала головой. — Они только умоляли меня пощадить их.
— Никто из них не ответил?
— Никто. — Дзюнко повернулась к нему. — Разве что Масаки Когуре.
— И что он сказал?
— Он спросил меня: «Что ты пристала ко мне? Тебе-то что за дело до этого? Я про это и думать забыл». Судя по его лицу, он говорил правду.
— Знаешь, что это мне напоминает? Ты заявляешь на автобусной остановке парню, который возвращается домой после работы: «Извините, но утром, когда вы подходили к автобусу, вы наступили на муравья». — «Да разве? — отвечает он. — А я и не заметил. А кто уполномочил вас выступать в защиту муравья?» Умоляли пощадить их, — пробормотал Коити, вцепившись в руль и глядя на дорогу. — Мне такого слышать не доводилось. Я слышал только вопли. Бессчетное число.
— Вопли?
— Ну да. Вопли типа: «Что со мной происходит?» Как-то, года два назад, я загонял одного типа в дробилку, она вовсю работала, ножи так и крутились. Это был насильник. Он действовал очень ловко и много лет оставался безнаказанным. Так что я с чистой совестью делал свое дело.
Дзюнко молчала, искоса поглядывая на него сбоку.
— Я полностью подчинил его своей воле, и он без оглядки все ближе и ближе продвигался прямо к дробилке, словно подходил к ванне. Я подвинул его мимо заградительного барьера. Прямо под ним вращалось лезвие, и я еще чуть-чуть подвинул его. Он сделал еще один шаг и уже занес ногу над краем. Тогда я подвинул его в последний раз, и он накренился примерно на сорок пять градусов. И тут я отпустил его, просто перестал им управлять. Тогда я впервые так поступил. — Коити откашлялся. — Парень пришел в себя, но уже не смог удержать равновесия. Падая туда, он вопил как резаный. Секунд десять вопил, пока его не порезало на кусочки.
— Что он кричал?
— Что-то не очень вразумительное, — похоже, очень удивился: «В чем дело? Что со мной происходит?!» С тех пор, когда я довожу их до точки, откуда нет возврата, я перестаю ими управлять, чтобы послушать, что они говорят, осознав, что смерть неизбежна. Я, как и ты, хочу понять.
— Ну и что ты услышал от них?
Уголки губ Коити изогнулись в легкой улыбке.
— Все они в этот момент задают единственный вопрос: «Почему это происходит со мной?» Абсолютно забывают, что они сами натворили.
— Значит, никакого сожаления, чувства вины? Недовольства собой?
— Ничего подобного, — решительно ответил он. — Я пришел к выводу, что они являют собой специфическую человеческую особь — жуткую разновидность, напрочь лишенную совести. Конечно, среди них тоже попадаются всякие. Взять, например, нас с тобой, хотя мы составляем им прямую противоположность.
— Спорим, тебе кажется странной такая игрушка в моей машине. — Коити бросил взгляд на качающегося клоуна. — Я обнаружил его в лавке художественных промыслов в Татесине. Выпал снег, мы отправились туда покататься на лыжах, и на обратном пути я его и купил. Друзья издевались надо мной: подумать только, покупать такую нелепую вещь в таком месте! Но для меня он имеет особое значение. Я был там по делу и купил эту безделушку после выполнения миссии.
— Кто служил объектом?
— Была там одна женщина, заядлая аферистка. Ей бы в ее годы одуматься, но она совершила преступлений больше, чем нажила морщин на лице, — а этого добра у нее было навалом. Когда я объяснил ей, зачем приехал, она попыталась переманить меня на свою сторону. Изначально речь не шла о казни — надо было сломить ее волю. Поэтому и послали меня…