И вдруг с внезапностью ужасной естественной катастрофу — лавины, огромной волны, землетрясения — на нее нахлынуло прозрение: «Я люблю его!» Склонившись над ним, словно чтобы защитить, она стала целовать его лицо, руки, запястья. Ошеломленная, она узнала, как называется это чувство, которое тайком подкралось к ней, заполнило ее, победило. «Я люблю его, я люблю его! О бедный Марк Антоний, наконец-то ты отомстил мне! Я люблю тебя так, как любишь меня ты, всем сердцем, безгранично. Мое замурованное сердце содрогнулось, распахнулось, чтобы принять Марка Антония. Это клин, который он вбил в меня своей собственной любовью. Он отдал мне свою римскую душу и оказался в ночи, такой черной, что, кроме меня, он никого и ничего не видит. И я, приняв его жертву, полюбила его. Что бы ни было в будущем, нас ждет одно будущее на двоих. Я не могу бросить его».
— О, Антоний, я люблю тебя! — крикнула она, обнимая его.
Летом легаты десятками покидали Антония, сенаторы сотнями уходили к Октавиану. Это было очень легко сделать — как переплыть через бухту, ибо Антоний, впавший в отчаяние, не останавливал их. Все они обвиняли «эту женщину», причину краха. Один шпион сообщил Клеопатре странную вещь. Оказывается, когда Реметалк Фракийский с особой язвительностью критиковал Антония, Октавиан резко прервал его, крикнув: «Quin taces! Если я допускаю измену, это еще не значит, что мне нравятся предатели!»
Худший удар Антонию был нанесен в конце июня: уехал Агенобарб, не скрывавший своей ненависти к Клеопатре, говоривший об этом открыто.
— Даже ради тебя, Антоний, я и дня больше не вынесу этой женщины. Ты знаешь, что я болен, но ты, вероятно, не знаешь, что я умираю. И я хочу умереть среди римлян, на римской земле, чтобы даже запаха этой женщины не было. Какой же ты дурак, Марк! Без нее ты победил бы. С ней у тебя нет шанса.
Плача, Антоний смотрел, как гребная лодка уносит Гнея Домиция Агенобарба через бухту. Потом отослал за ним все его вещи, не слушая энергичных протестов Клеопатры.
На следующий день после отъезда Агенобарба уехал Квинт Деллий со всеми оставшимися сенаторами.
Еще через день Октавиан прислал Антонию письмо.
«Твой самый преданный друг Гней Домиций Агенобарб мирно умер прошлой ночью. Я хочу, чтобы ты знал, что я был рад его приезду и отнесся к нему с большим уважением. Как я понимаю, его сын Луций помолвлен с твоей старшей дочерью от моей сестры Октавии. Помолвка не будет расторгнута, я дал слово Агенобарбу. Будет интересно наблюдать за отпрыском пары, соединившей кровь бога Юлия, Марка Антония и Агенобарбов, правда? Метафорическое перетягивание каната, при том что Агенобарбы всегда были в оппозиции к Юлиям».
— Мне его недостает, мне его недостает, — сказал Антоний, не стыдясь слез.
— Он был моим непримиримым врагом, — сквозь зубы процедила Клеопатра.
В иды секстилия Клеопатра созвала военный совет. «Так мало нас, так мало!» — думала она, заботливо усаживая Марка Антония в его курульное кресло из слоновой кости.
— У меня есть план, — сказала она Канидию, Попликоле, Сосию и Марку Лурию, единственным оставшимся старшим легатам. — Но может быть, у кого-то еще есть план. Если так, то я хотела бы сначала выслушать его, а потом скажу я.
Ее тон был смиренным. Казалось, она говорила искренне.
— У меня есть план, — заговорил Канидий, благодарный за эту неожиданную возможность огласить свои соображения без необходимости самому созывать совет.
Уже несколько месяцев он не мог поделиться ими с Антонием, от которого осталась только тень прежнего Антония. Это ее вина, больше ничья. Подумать только, когда-то он защищал ее! Но этого больше не будет.
— Говори, Публий Канидий, — разрешила она.
Канидий тоже выглядел постаревшим, несмотря на хорошую физическую форму. Однако он не потерял способности говорить откровенно.
— Первое, что нам надо сделать, — это отказаться от флота, — начал он. — Я говорю не о том, чтобы оставить только флагманы. Нет, надо распустить все корабли, включая корабли царицы Клеопатры.
Клеопатра напряглась, открыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла. Пусть Канидий закончит излагать свой странный план, потом ударит она.
— Мы отвезем пехоту в македонскую Фракию, где у нас будет пространство для маневра и возможность самим выбрать место для сражения на суше. У нас будет идеальная позиция для набора дополнительных сил из Малой Азии, Анатолии и даже Дакии. Мы сможем использовать семь македонских легионов, в настоящее время находящихся вокруг Фессалоники. Это хорошие воины, Антоний, как ты знаешь. Я советую выбрать территорию за Амфиполисом, где воздух чистый и сухой. Этот год был достаточно влажным, и поэтому песчаных бурь не предвидится, как случилось у Филипп. К тому времени как мы дойдем туда, урожай уже будет собран, и урожай хороший. Поход даст больным солдатам время набраться сил, и моральный дух будет повышаться уже потому, что мы покинем это ужасное место. К тому же я сомневаюсь, что Октавиан и Агриппа смогут двигаться со скоростью, с какой двигался Цезарь. Я слышал, у Октавиана кончаются деньги. Он даже может решить не проводить кампанию так далеко от Италии, поскольку зима на носу и линии снабжения неясны. Мы пойдем по суше, а ему придется увести свой флот из Адриатики в верхнюю часть Эгейского моря. Нам флот не нужен, но, когда мы заблокируем Эгнациеву дорогу, в вопросах продовольствия он сможет полагаться только на корабли.
Канидий замолчал, но когда Клеопатра хотела что-то сказать, он так резко поднял руку, что она не произнесла ни слова. Остальные ловили каждое его слово, дураки!
— Царица, — обратился к ней Канидий, — ты знаешь, что я был твоим самым преданным сторонником. Но это в прошлом. Время доказало, что кампания — не место для женщины, особенно когда эта женщина занимает палатку командира. Твое присутствие посеяло разногласия, гнев, оппозицию. Из-за твоего присутствия мы потеряли ценных людей и даже еще более ценное — время. Твое присутствие лишило римскую армию ее жизнеспособности, воли к победе. Тот факт, что ты — женщина, создал так много проблем, что, даже будь ты Юлием Цезарем — а ты им определенно не являешься, — твое присутствие стало страшным грузом для Антония и его генералов. Поэтому я решительно требую, чтобы ты немедленно возвратилась в Египет.
— Ничего подобного я не сделаю! — крикнула Клеопатра, вскакивая. — Как ты смеешь, Канидий! Это мои деньги дали возможность начать войну, а мои деньги — это я! Я не вернусь домой, пока мы не победим в этой войне!
— Ты меня не поняла, царица. Я говорю, что мы не сможем победить в этой войне, пока ты здесь. Ты — женщина, которая попыталась надеть военные сапоги мужчины, и ты не добилась успеха. Ты и твои капризы очень дорого обошлись нам, и пора тебе понять это. Если нам надо победить, ты немедленно вернешься домой.
— Я не поеду! — сквозь зубы ответила она. — Более того, как ты смеешь советовать мне оставить флот? Он стоит в десять раз дороже пехоты, и ты хочешь передать корабли Октавиану и Агриппе? Это все равно что передать им целый мир!