И Сервилия, и Марк Красc оказались правы. После того поразительного дня на Форуме год преторства Цезаря выдался очень мирным. Сторонников Катилины одного за другим судили и приговорили к ссылкам и конфискации имущества. Луций Новий Нигер уже не был судьей специального суда. После некоторых дебатов Сенат решил передать слушание в суд Бибула.
И, как Цезарь узнал от Красса, Цицерон все-таки получил вожделенный новый дом. Самой большой рыбой из сторонников Катилины, не названной ни одним информатором, был Публий Сулла. Но большинство знали, что, если в заговоре принимает участие Автроний, значит, вовлечен и Публий Сулла. Племянник диктатора и муж сестры Помпея, Публий Сулла наследовал огромное богатство, но не политическую проницательность своего дяди и уж определенно не его чувство самосохранения. В отличие от других, он принял участие в заговоре не для того, чтобы увеличить свое состояние. Это было сделано для того, чтобы оказать услугу друзьям и немного развеять скуку.
— Он просил Цицерона защищать его, — посмеивался Красc, — а это ставит Цицерона в ужасное положение.
— Только если он согласится, — возразил Цезарь.
— Да он уже согласился, Гай.
— Откуда ты это знаешь?
— Потому что наш сочинитель экс-консул недавно навестил меня. У него внезапно завелись деньги на покупку моего дома. Во всяком случае, он надеется, что они у него есть.
— А-а! И сколько же ты просишь за дом?
— Пять миллионов.
Цезарь откинулся на спинку кресла, печально покачал головой.
— Ты знаешь, Марк, ты напоминаешь мне строителя-спекулянта. Каждый раз, когда ты строишь дом для жены и детей, ты клянешься всеми богами, что он останется их домом навсегда. Затем приходит кто-то, у которого денег больше, чем мозгов, предлагает тебе жирный куш, и — фьють! — жена и дети опять без крыши над головой, пока ты не построишь новый дом!
— Он мне стоил больших денег, — сказал, защищаясь, Красc.
— Но не пять же миллионов!
— Ну да, — согласился Красc и просиял. — Тертулле не нравился дом, поэтому она не очень переживает при мысли о переезде. На этот раз я собираюсь купить место на Гермале со стороны Большого цирка — рядом с тем дворцом, в котором Гортензий хочет устроить пруды для своей рыбы.
— И почему же Тертулле вдруг перестал нравиться этот дом — после всех прожитых в нем лет? — скептически спросил Цезарь.
— Он принадлежал Марку Ливию Друзу.
— Я знаю это. Я также знаю, что он был убит в атрии.
— Там что-то есть! — прошептал Красc.
— И с этим привидением дом все-таки приглянулся Цицерону и Теренции, да? — засмеялся Цезарь. — Я говорил тебе еще тогда, что было ошибкой отделывать там стены черным мрамором: слишком много темных углов. И, зная, как мало ты платишь своим слугам, Марк, ручаюсь: некоторые из них не прочь позабавиться, стеная и вздыхая из теней. И еще. Когда ты переедешь, я уверен, что твои призраки переедут с тобой — если только ты не повысишь им жалованье.
Красc вернулся к разговору о Цицероне и Публии Сулле.
— Оказывается, — сказал он, — Публий Сулла хочет одолжить Цицерону всю сумму, если Цицерон будет защищать его в суде Бибула.
— И если его оправдают, — тихо добавил Цезарь.
— О, он этого добьется! — На этот раз Красc засмеялся — очень редкое явление. — Послушал бы ты нашего Цицерона! Занят переписыванием истории своего консульства, ни больше ни меньше. Помнишь все эти собрания в сентябре, октябре и ноябре? Когда Публий Сулла сидел возле Катилины, громко поддерживая его? Так вот, согласно Цицерону, там сидел не Публий Сулла, это был актер Спинтер с его imago на лице!
— Надеюсь, ты шутишь, Марк.
— И да, и нет. Цицерон теперь настаивает, что Публий Сулла провел все эти недели, занимаясь своими делами в Помпеях! Его и в Риме-то не было! Ты знал это?
— Ты прав. В Сенате, должно быть, торчал Спинтер с imago на физиономии.
— Цицерон непременно убедит в этом присяжных.
В этот момент Аврелия просунула голову в дверь.
— Цезарь, когда у тебя будет время, я хотела бы поговорить с тобой, — сказала она.
Красc поднялся.
— Я ухожу. Мне нужно кое с кем повидаться. Кстати, о домах, — добавил он, направляясь вместе с Цезарем к выходу. — Должен сказать, что Общественный дом — лучший адрес в Риме. Мимо него не пройдешь. Приятно заглянуть туда, зная, что найдешь там дружеское лицо и глоток хорошего вина.
— Ты и сам можешь позволить себе глоток хорошего вина, старый скряга.
— Да, я старею, — согласился Красc, игнорируя последнее слово. — А сколько тебе? Тридцать семь?
— В этом году будет тридцать восемь.
— Брр! А мне пятьдесят четыре. — Красc с сожалением вздохнул. — Ты знаешь, до ухода со сцены я хотел бы еще поучаствовать в большой кампании! Вроде как посостязаться с Помпеем Магном.
— По его словам, не осталось уже ничего не завоеванного.
— А парфяне?
— А Дакия, Богемия, земли по Данубию?
— Это туда ты собираешься, Цезарь?
— Да, я подумываю об этом.
— Парфяне, — посоветовал Красc, перешагивая через порог. — Там больше золота, чем на севере.
— Каждый народ больше всего ценит золото, — сказал Цезарь. — Значит, каждый народ будет давать золото.
— А тебе оно нужно, чтобы вернуть долги.
— Да, мне оно понадобится. Но золото — не великий соблазн, по крайней мере для меня. В этом отношении правильно действует Помпей. Золото просто появляется. Важнее другое: как далеко может дотянуться рука Рима.
В ответ Красc помахал рукой. Он повернул в сторону Палатина и исчез.
Не было смысла пытаться избежать Аврелии, если она хочет поговорить. Поэтому Цезарь прямо от выхода пошел в ее кабинет, теперь тщательно переделанный в соответствии с ее вкусом. Никакого красивого декора, везде ящички, свитки, бумаги, книжные корзины и в углу — ткацкий станок. Счета домовладельцев Субуры больше не интересовали Аврелию. Она помогала весталкам составлять архив.
— В чем дело, мама? — спросил Цезарь, появляясь на пороге.
— Дело в нашей новой весталке, — ответила она, указывая на кресло.
Великий понтифик сел, готовый выслушать.
— Корнелия Мерула?
— Она самая.
— Ей только семь лет, мама. Какую неприятность она может доставить в таком возрасте? Если только она не буйная, а я не думаю, что она такая.
— В наших рядах появился новый Катон, — сообщила ему мать.
— О-о!
— Фабия не может с ней справиться. И никто не может. Юния и Квинтилия ненавидят ее. Они ее щиплют и царапают.