— Нам нужно привлечь Цезаря за долги, — сказал Бибул.
— Мы не можем сделать этого, не уронив чести, — возразил Катул.
— Сможем, если не будем иметь с этим ничего общего.
— Мечты, Бибул! — сказал Гай Цизон. — Единственный способ — помешать преторам этого года получить провинции. Но когда мы попытались предложить продлить полномочия действующих губернаторов, нас зашикали.
— Есть другой способ, — произнес Бибул.
Катон поднял голову.
— Какой?
— Жеребьевка по преторским провинциям будет проводиться в первый день нового года. Я говорил с Фуфием Каленом, и он с удовольствием наложит вето на жеребьевку на том основании, что никаких официальных решений принимать нельзя, пока не решится проблема с Bona Dea. И поскольку, — добавил довольный Бибул, — все женщины твердят, что ничего нельзя предпринимать, а по крайней мере половина Сената очень восприимчива к просьбам женщин, то Фуфий Кален может продолжать налагать вето в течение нескольких месяцев. А нам лишь нужно шепнуть некоторым ростовщикам, что в нынешнем году преторы не получат провинций.
— По крайней мере, за одно я могу похвалить Цезаря, — рявкнул Катон. — Он развил твои мозги, Бибул. В прежние дни ты бы до этого не додумался.
У Бибула вертелась на языке некая грубость, адресованная Катону, но он промолчал и лишь кисло улыбнулся. Катул отреагировал довольно странно:
— Я согласен с этим планом, но при одном условии: мы не будем говорить об этом Метеллу Сципиону.
— Почему? — тупо спросил Катон.
— Потому что я больше не могу выносить эту бесконечную литанию: «Покончить с Цезарем здесь, покончить с Цезарем там», а ничего не получается!
— На этот раз, — уверил Бибул, — мы не можем проиграть. Публия Клодия не будут судить никогда.
— Это значит, что он тоже пострадает. Он — новый выбранный квестор, который не получит работы, если не будет жеребьевки, — сказал Гай Пизон.
Война в Сенате — судить или не судить Публия Клодия — разразилась после новогоднего фиаско в храме Юпитера Наилучшего Величайшего (значительно лучше отделанного внутри — Катул серьезно воспринял предупреждение Цезаря). Вероятно, потому, что процесс остановился, решили выбрать новых цензоров. Были возвращены два консерватора в лице Гая Скрибония Куриона и Гая Кассия Лонгина, что обещало тесное сотрудничество цензоров — при условии, что плебейские трибуны оставят их в покое.
Старшим консулом стал Пизон Фругий, усыновленный ветвью Пупиев из ветви Кальпурниев. У него была очень сварливая жена. Поэтому он твердо возражал против суда над Публием Клодием.
— Культ Bona Dea — вне компетенции Сената, — решительно заявил он, — и я ставлю под сомнение законность всего, что будет приниматься после сделанного: коллегия понтификов уже объявила, что Публий Клодий совершил святотатство. Его преступление не отражено в законах. Он не соблазнял весталку, он не пытался вмешиваться в ритуалы какого-нибудь официального римского божества. Ничто не может умалить значения содеянного им, но я — один из тех, кто согласен с женщинами Рима: пусть сама Bona Dea накажет его, как сочтет нужным, и тогда, когда сочтет нужным.
С этим заявлением был абсолютно не согласен его младший коллега Мессала Нигер.
— Я не успокоюсь, пока Публия Клодия не осудят! — объявил он. — Если нет такого закона на таблицах, тогда я предлагаю сформулировать его! Нечего болтать, что виновного нельзя судить потому лишь, что в наших законах не упомянуто данное преступление! Надо внести в закон такой пункт — специально для Публия Клодия, и я предлагаю сделать это сейчас!
«Только Клодий, — думал Цезарь, — может сидеть на задней скамье с таким видом, словно обсуждаемый вопрос касался всех, кроме него».
Спорили до того, что Пизон Фругий чуть не подрался с Мессалой Нигером.
В самом разгаре спора на Марсовом поле появился Помпей Великий. Он распустил свою армию, потому что Сенат не мог решать вопрос о его триумфе, пока не будет решена проблема Bona Dea. Документ о разводе опередил Помпея на несколько дней, но никто не видел Муции Терции. И еще пошел слух, что виновником всего случившегося с ней был Цезарь! Поэтому Цезарю было очень приятно посетить специальное contio во Фламиниевом цирке, где Помпей имел право произнести речь. И очень плохую речь, как, по слухам, отозвался о ней Цицерон.
В конце января Пизон Фругий начал отступать. Новые цензоры присоединились к драке и согласились составить законопроект, который давал возможность обвинить Публия Клодия в новом виде святотатства.
— Это полный фарс, — сказал Пизон Фругий, — но римляне любят фарсы, так что я полагаю, что этот закон пройдет. Вы — дураки! Все вы! Он соскочит с крючка! Его положение значительно улучшится по сравнению с теперешним, когда его все презирают!
Умевший хорошо формулировать законопроекты, Пизон Фругий сам вызвался составить законопроект. Закон получился довольно жестким, если смотреть с точки зрения наказания: пожизненная ссылка и полная утрата всего имущества. Но он содержал интересный пункт. Претор, председательствующий в специальном суде, должен сам составлять жюри. Следовательно, судьбу Клодия держал в руках председатель суда. Если претор будет за Клодия, жюри окажет снисхождение. Если претор выскажется за осуждение, значит, наказание предстоит самое строгое.
Это обстоятельство поставило boni в трудное положение. С одной стороны, они не хотели, чтобы Публия Клодия судили вообще, потому что, как только суд состоится, начнется жеребьевка по провинциям для преторов и их заговор против Цезаря рассыплется. С другой стороны, они были против осуждения Клодия, поскольку Катул считал, что проблема Bona Dea — вне компетенции мужчин и Сената.
— А кредиторы Цезаря вообще-то беспокоятся? — спросил Катул.
— О да, — ответил Бибул. — Если нам удастся путем наложения вето оттянуть суд над Клодием до марта, будет похоже на то, что жеребьевка вообще отменена. И тогда они начнут действовать.
— Сможем мы протянуть еще месяц?
— Легко.
В февральские календы Децим Юний Силан проснулся в тревоге. Его стало рвать кровью. Уже много месяцев возле его кровати лежал маленький бронзовый колокольчик. Но Силан пользовался им так редко, что, когда раздавался звон, просыпался весь дом.
— Так же умирал Сулла, — тихо сказал он Сервилии.
— Нет, Силан, — бодро возразила она, — это не более чем эпизод. Положение Суллы было намного хуже. С тобой все будет хорошо. Кто знает? Может быть, это твое тело очищается.
— Мое тело распадается, из меня выходит кровь, и скоро ее не останется совсем. — Силан вздохнул, попытался улыбнуться. — По крайней мере, я смог побыть консулом. В моем доме теперь будет еще одно imago консула.
Вероятно, долгие годы брака все-таки имели какое-то значение. Хотя предстоящая смерть Силана не была для Сервилии глубоким горем, она была тронута страданиями мужа. Она взяла его за руку.