Однако больший интерес для родосцев представляли местные новости. Для них было важнее, что происходит в Понте и Каппадокии, нежели в Риме или Испании. Говорили, что после вторжения царя Тиграна в Каппадокию четыре года назад ни одного жителя не оставили в Эзебии Мазаке, так много людей царь вывез, чтобы заселить Тигранокерт. Каппадокийский царь, который при встрече не произвел на Цезаря впечатления, жил в ссылке в Александрии со времени вторжения, объясняя свой выбор места проживания тем, что Тарс слишком близок к Тиграну, а Рим слишком дорог для его кошелька.
Бродило много слухов насчет того, что царь Митридат занят мобилизацией новой, большой армии. Он страшно разозлился, когда до него дошла новость о том, что Вифиния завещана Риму. Но никто не знал подробностей, а Митридат очень недурно чувствовал себя в своих границах.
Марк Юний Юнк тоже внес свою лепту в общий хор слухов. О нем говорили, что он занимается вымогательством у некоторых наиболее важных римских граждан, проживающих в Вифинии, — особенно тех, кто обитает в Гераклее на Эвксине, и что в Сенат Рима были посланы официальные жалобы, утверждающие, что Юнк грабит страну, лишая ее величайших сокровищ.
Затем в начале июня всю провинцию Азия потрясло одно известие. Царь Митридат на марше! Он прошел по Пафлагонии и достиг Гераклеи, как раз на границе с Вифинией. В Рим полетела весть, что царь Понта намерен забрать Вифинию себе. Кровь, происхождение и географическая близость — все говорит в пользу того, что Вифиния принадлежит Понту, а не Риму, и царь Митридат не будет спокоен, пока Рим владеет Вифинией. Но в Гераклее огромная понтийская орда остановилась. Как всегда, послав вызов Риму, Митридат внезапно передумал и залег, ожидая, что предпримет Рим.
Марк Юний Юнк и Квинт Помпей («Вифинский») быстро вернулись в Пергам, где в основном строчили длинные отчеты Сенату и почти не пытались подготовить провинцию Азия для очередной войны с царем Понта. Из-за смерти Луция Октавия Киликия осталась без губернатора, и два легиона, расквартированные в Тарсе, не поспешили на помощь провинции Азия, а Юнк не позвал их. Те два легиона из бывших людей Фимбрии, которые находились в Эфесе и Сардах, были отозваны в Пергам и там и остались. Говорили, что Юнк намерен защищать свою шкуру, а отнюдь не Вифинию.
На Родосе Цезарь слышал все это, но в Пергам не поехал. Кажется, его больше волновали разговоры о том, что провинция Азия больше не хочет иметь никаких отношений с Митридатом, но и сражаться с ним не намерена — если только римский губернатор не издаст строгий приказ. А римский губернатор молчал. В квинктилий начнут собирать урожай в южной части провинции, а к секстилию урожай созреет и в северной. Но Юнк ничего не делал. Он и пальцем не пошевелил, чтобы запастись зерном на случай войны.
В секстилий пришло известие: Сенат поручил обоим консулам, Лукуллу и Марку Котте, вести дела с Митридатом. И вдруг Вифиния превратилась в отдельную провинцию с Марком Коттой в качестве губернатора, а Киликия отошла к Лукуллу. Никто не мог сказать, какая судьба ждет провинцию Азия, когда ее губернатор — лишь претор между нынешними двумя консулами. Обойденный Лукуллом и Марком Коттой, Юнк будет делать то, что ему скажут. Но Юнк не был человеком Лукулла. Он не был ни эффективным, ни безупречным деятелем. Для Юнка все складывалось плохо.
Вскоре Цезарь получил письмо от брата Лукулла, Варрона Лукулла.
Представь себе, Рим охвачен волнением. Я пишу тебе, Цезарь, потому что ты в данный момент не у дел, а мне необходимо сформулировать свои мысли в письменном виде. Я не веду дневника. И не могу подумать ни о ком другом, кому бы я мог написать. Я обречен оставаться здесь, в Риме, что бы ни случилось, разве что умрут оба консула, а поскольку старший консул — мой брат, а младший консул — твой дядя, никто из нас этого не хочет. Почему я обречен оставаться в Риме? Я выбран старшим консулом на следующий год! Замечательно, правда? Мой младший коллега — Гай Кассий Лонгин — хороший человек, я думаю.
Сначала несколько местных новостей. Ты, вероятно, слышал, что нашему общему другу Гаю Верресу удалось так подлизаться к электорату и многим чиновникам, что теперь он — городской претор. Но ты, наверное, не слышал, как ему удалось превратить эту обычно неблагодарную должность в крайне выгодную. После того как плутократ Луций Минуций Базил умер, не оставив завещания, его ближайший родственник — племянник Марк Сатрий — подал Верресу иск по делу о наследстве. Догадайся, кто оспаривал этот иск? Не кто иные, как Гортензий и Марк Красс, каждый из которых урвал у Базила неплохое состояние еще при жизни. Теперь они явились к Верресу и заявили: если бы Базил оформил завещание, он оставил бы эти состояния за ними. И Веррес поддержал их! Гортензий и Марк Красс отбыли богатыми, а несчастный Сатрий сделался бедным. А что касается Гая Верреса, — ну, ты же не думаешь, что он от доброты сердечной решил дело в пользу Гортензия и Марка Красса?
Конечно, каждый год среди наших десяти плебейских трибунов появляется какой-нибудь зануда. В этом году это Луций Квинтий. Ему пятьдесят лет, всего добился своими силами, любит рядиться, когда не обязательно быть в тоге, в длинное платье тирского пурпура. Отвратительно жеманные манеры и речь. Ни разу коллегия не смогла поработать целый день, потому что Квинтий разглагольствовал перед толпой на Форуме о восстановлении всех прав трибуната, а в Палате сосредоточил свой яд на моем брате.
Теперь Квинтий очень тихий и ведет себя лапушкой. Мой дорогой брат Лукулл очень хорошо поработал с ним, используя двойную атаку (как он выразился). Первая атака: Лукулл напомнил Квинтию, как прошлогоднего плебейского трибуна Квинта Опимия бросили собакам. А собаки — это Катул и Гортензий, которые обвинили Опимия в постоянном превышении власти и добились того, что он заплатил штраф, равный его состоянию. И разорившийся Опимий вынужден был уйти с политической арены. Вторая атака: Лукулл шепнул на ухо Квинтию, что если тот не заткнется и не угомонится, его тоже кинут Катулу и Гортензию, и тогда его точно оштрафуют на сумму, равную его состоянию. Не сразу, но спустя некоторое время это сработало.
Если ты думаешь, что, поскольку тебя нет, о тебе совершенно забыли, так это не так, мой дорогой Цезарь. Весь Рим только и говорит что о твоем небольшом приключении с пиратами и о том, как ты их распял вопреки приказу губернатора. Я слышу твой вопрос: «Как? Это уже известно в Риме?» Да, известно! И — нет, не известно, потому что Юнк об этом молчит. А вот его проквестор, Помпей, у которого хватило наглости прибавить прозвание «Вифинский» к своему ничем не примечательному имени, написал об этом всем, кому не лень. Очевидно, его целью было сделать Юнка героем, но таков каприз публики, что все — даже Катул! — считают героем тебя. Фактически поговаривали о том, чтобы вручить тебе морской венок в дополнение к твоему гражданскому, но Катул не готов зайти так далеко и напомнил почтенным отцам, что в тот момент ты был частным лицом, поэтому военная награда тебе не полагается.
В этом году пираты сделались предметом бурной дискуссии в Палате, и, пожалуйста, обрати внимание на слово «дискуссия». Потому ли это, что Филипп впал в состояние постоянной летаргии, или же потому, что Цетег большей частью отсутствовал на заседаниях, или потому, что Катул и Гортензий более заинтересованы в судах, чем в Сенате, — я не знаю. Но факт остается фактом: в этом году Палата не способна быстро принимать решения. Принять решение? О, это невозможно! Ускорить ход дел? О, невозможно!