— Пока я посылал бы сообщения в Пергам — я только что вернулся из Пергама, где оставил своих пленников, — и сюда, в Никомедию, Марк Юний, зима бы уже кончилась и Полигон исчез бы со своей базы, чтобы опять заняться разбоем. Я могу быть privatus, но я действовал, как подобает любому члену Римского Сената: я сделал все возможное, чтобы враги Рима не избежали кары.
Эта резкая тирада дала Юнку паузу, чтобы подобрать правильный ответ.
— Тогда, Цезарь, надлежит тебя похвалить.
— Я тоже так думаю.
— И ты просишь моего разрешения распять пятьсот крепких, здоровых мужчин? Я не могу этого позволить! Пленники теперь мои. Я продам их в рабство.
— Я дал им слово, что их распнут, — сказал Цезарь сквозь зубы.
— Ты дал им слово? — искренне поразился Юнк. — Они же изгои и воры!
— Мне все равно, будь они даже дикарями и обезьянами, Марк Юний! Я поклялся, что распну их. Я — римлянин, и мое слово — это мое обязательство. Я должен сдержать слово.
— Ты не должен был давать слова! Как ты сказал, ты — частное лицо. Я согласен, ты действовал правильно, обеспечивая наказание врагам Рима. Но моя прерогатива — решать, что сделать с пленниками. Они будут проданы в рабство. Не требуй другого решения.
— Понимаю, — сказал Цезарь. Глаза его потускнели, он встал.
— Одну минуту! — крикнул Юнк.
Цезарь посмотрел на него:
— Да?
— Я думаю, были трофеи.
— Да.
— Тогда где они? В Пергаме?
— Нет.
— Ты не можешь все взять себе!
— Я и не взял. Большую часть получили родосцы, которые дали корабли и солдат для карательной акции. Часть передана жителям Ксанфа и Патары, которые дали пятьдесят талантов для выкупа. Свою долю я посвятил Афродите, попросив, чтобы родосцы построили храм в ее честь. А доля Рима сейчас на пути в Рим.
— А моя доля?
— Я не знал, что тебе полагается доля, Марк Юний.
— Я — губернатор провинции!
— Трофеи были богатые, но не настолько. Полигон — это не царь Зеникет.
— И сколько ты послал в Рим?
— Тысячу талантов монетами.
— Действительно, добыча богатая.
— Для Рима — да. Для тебя — нет, — тихо сказал Цезарь.
— Как губернатор провинции, это я должен был послать долю Рима в казну.
— И насколько бы она уменьшилась?
— На долю губернатора!
— Тогда я предлагаю тебе, — улыбаясь, сказал Цезарь, — подать заявление в казну, чтобы тебе выделили губернаторскую долю.
— Я так и сделаю! Не сомневайся!
— Я и не сомневаюсь, Марк Юний.
— Я подам жалобу в Сенат на твое высокомерие, Цезарь! Ты взял на себя обязанности губернатора!
— Это правда, — согласился Цезарь, выходя из комнаты. — И хорошо, что я так сделал. Иначе казна обеднела бы на тысячу талантов.
* * *
Он нашел лошадь и поехал в Пергам по распутку. Бургунд и Деметрий едва за ним поспевали. Он мчался, не останавливаясь на отдых. Гнев, переполнявший Цезаря, подхлестывал его, заставляя забыть о головной боли и ноющих ногах. Прошло семь дней, как он покинул Пергам, — и вот он уже вернулся. За два дня до отхода родосских галер, которые еще находились в Геллеспонте.
— Все в порядке! — радостно крикнул он проквестору Помпею. — Надеюсь, ты уже поставил кресты! Я не терял времени!
— Поставил кресты? — удивленно переспросил Помпей. — Зачем мне ставить кресты для людей, которых Марк Юний собирается продать?
— Сначала он так и хотел сделать, — ответил, не задумываясь, Цезарь, — но после того, как я объяснил, что дал слово распять преступников, он меня понял. Так что давай делать кресты! Я уже два месяца назад должен был начать учиться у Аполлония Молона. Время летит, Помпей, так что давай, поторапливайся!
Проквестор поразился тому, что его подгоняют. Юнк никогда его не подгонял. Но он не в силах был все делать так быстро, чтобы Цезарь остался доволен. Поэтому Цезарь в конце концов сам купил лесоматериал на складе и заставил пиратов строить себе кресты.
— Делайте их на совесть, вы, подонки, потому что вы будете на них висеть! Нет ничего хуже, чем висеть несколько дней из-за того, что крест недостаточно крепок, чтобы ускорить смерть.
— Почему губернатор не продаст нас в рабство? — спросил Полигон, который не умел пользоваться инструментами и работа шла у него медленно. — Я был уверен, что именно так он и поступит.
— Ты ошибался, — сказал Цезарь, беря у него болты и начиная прикреплять перекладину к стволу. — Как тебе удалось добиться успешной карьеры пирата, Полигон? Ты безнадежно ни на что не способен!
— Некоторые люди, — сказал Полигон, опираясь на лопату, — делают очень успешную карьеру, будучи полностью некомпетентными решительно во всем.
Цезарь выпрямился. Крест был готов.
— Только не я! — объявил он.
— Я понял это некоторое время назад, — вздохнув, согласился Полигон.
— Давай, начинай копать!
— А эти для чего? — спросил Полигон, отдавая Цезарю свою лопату и указывая на кучу деревяшек.
— Клинья, — объяснил Цезарь, кидая землю. — Когда эта яма будет достаточно глубокой, чтобы выдержать вес креста и человека, висящего на нем, твой крест опустят в нее. Но земля здесь слишком рыхлая, и крест вертикально стоять не будет. Поэтому мы вобьем клинья у основания креста. Потом, когда работа будет сделана и ты умрешь, твой крест легко можно будет выдернуть, предварительно убрав клинья. Таким образом губернатор сможет сохранить все эти чудесные приспособления для позорной смерти для следующей партии пиратов, которых я захвачу.
— Ты не запыхался?
— Я могу одновременно работать и разговаривать. Иди сюда, Полигон, помоги мне опустить место твоего последнего упокоения… Ну вот! — Цезарь отошел назад. — А теперь сунь клин в яму, а то крест клонится.
Он положил лопату и поднял деревянный молоток.
— Нет, нет, с другой стороны! Со стороны наклона! Да, ты не инженер!
— Я могу не быть инженером, — усмехнулся Полигон, — но я устроил все так, что мой палач сам ладит мне крест!
Цезарь засмеялся.
— Думаешь, я не понял этого, да? Но каждая работа имеет свою цену. Это знает любой хороший пират.
Шутки кончились. Полигон был поражен:
— Цену?
— Остальным пиратам перебьют ноги. Они умрут быстро. Но для тебя я сделаю подставку для ног, чтобы вес твоего тела не тянул тебя вниз. Полигон, ты будешь умирать много дней.
Когда родосские галеры, сопровождавшие Цезаря из Никомедии, вошли в реку, ведущую в порт Пергам, гребцы ахнули. На Родосе, конечно, люди умирали — их даже казнили иногда, — но римское правосудие было родосцам чуждо. Родос был другом и союзником римского народа, а не римской провинцией. Поэтому зрелище пятисот крестов в поле, лежащем под паром между портом и морем, оказалось чудовищным. Поле мертвых людей — всех, кроме одного, вожака, чья голова была увенчана шутовской диадемой. Он все еще стонал и временами что-то выкрикивал.