На рынке закончился скипидар. Брут вынужден был послать слуг искать по всему Риму едкую жидкость с резким запахом, цена на которую вдруг подскочила.
Он был в ужасе, в основном потому, что Цезарь, от глаз которого ничто не ускользало, заметит эти надписи и начнет выяснять, какую они преследуют цель. Что не было тайной для Брута. Он твердо знал: таким способом его принуждают убить пожизненного диктатора Рима.
И на рассвете нового дня, когда Эпафродит впускал в дом клиентов, надписи опять появились. Не только на испорченном скипидаром бюсте первого Брута, но и на собственном бюсте Брута: «СВЕРГНИ ЕГО, БРУТ!» А бюст Сервилия Ахалы гласил: «Я УБИЛ МЕЛИЯ! НЕУЖЕЛИ Я ЕДИНСТВЕННЫЙ ПАТРИОТ В ЭТОМ ДОМЕ?» Аккуратными печатными буквами через всю мозаичную панель стены атрия шло: «И ТЫ СМЕЕШЬ НАЗЫВАТЬ СЕБЯ БРУТОМ? ПОКА ТЫ НЕ НАНЕСЕШЬ УДАР, ЭТО БЛИСТАТЕЛЬНОЕ, БЕССМЕРТНОЕ ИМЯ НЕ ПРО ТЕБЯ!»
Сервилия визгливо кричала, топала ногами, Порция дико хохотала, клиенты в недоумении толклись в атрии, а бедный Брут чувствовал себя одним из тех несчастных, которых лемуры, сбежавшие из подземного мира, пытаются свести с ума.
Порция постоянно изводила его. Вместо того чтобы ночами блаженствовать, лаская желанное женское тело, он тоскливо лежал рядом с сердитой мегерой, твердившей без умолку одно и то же.
— Нет, я отказываюсь! — повторял он снова и снова. — Я не хочу убивать!
Наконец она буквально затащила его в свою гостиную, бросила в кресло и выхватила небольшой нож. Думая, что она хочет опробовать орудие на нем, Брут отпрянул, но Порция подняла платье и всадила нож в свое белое полное бедро.
— Видишь? Видишь? Ты можешь бояться нанести удар, Брут, а вот я не боюсь! — выкрикнула она.
Из раны брызнула кровь.
— Хорошо, хорошо, хорошо! — ахнул он, мертвенно-бледный. — Хорошо, Порция, ты победила! Я сделаю это! Я ударю его!
Порция потеряла сознание.
Вот так и случилось, что клуб «Убей Цезаря» заполучил себе в лидеры Марка Юлия Брута Сервилия Цепиона. Он не смел больше отказываться и был в ужасе оттого, что кампания Порции разворошила весь Рим.
— Я не слепая и не глухая, Брут, — сказала ему Сервилия, после того как от Порции ушел хирург. — И я не глупа. Все это направлено против Цезаря, да? Кто-то планирует его убийство, но хочет при этом прикрыться тобой, твоим именем? А теперь я настаиваю, чтобы меня посвятили в подробности. Говори, Брут, или я тебя пришибу.
— Я не знаю ни о каком заговоре, мама, — выдавил из себя Брут и даже сумел взглянуть ей в глаза. — Кто-то пытается испортить мою репутацию, дискредитировать меня в глазах Цезаря. Кто-то злобный и сумасшедший. Подозреваю, что это Матиний.
— Матиний? — удивилась она. — Твой собственный управляющий?
— Он присваивал деньги. Я уволил его несколько дней назад. Но забыл сказать Эпафродиту, чтобы его не пускали в дом. — Он робко улыбнулся. — Все вышло так неожиданно.
— Понимаю. Продолжай.
— Теперь, когда Эпафродиту все сказано, мама, я думаю, никаких надписей больше не будет, вот увидишь, — продолжал Брут, обретая уверенность.
Матиний действительно присваивал деньги, и Брут действительно уволил его, что оборачивалось большой удачей. Забрезжил шанс выкрутиться.
— Мало того, я сегодня утром увижу Цезаря и объясню ему все. Я нанял бывших гладиаторов, чтобы те день и ночь охраняли статуи и мой трибунал. Кампании Матиния, направленной на то, чтобы поссорить меня с Цезарем, будет положен конец.
— В этом есть смысл, — медленно проговорила Сервилия.
— И нечего искать его в чем-то другом, — нервно хихикнул он. — Ты действительно вообразила, что я способен убить Цезаря?
Она расхохоталась, запрокинув голову.
— Убить? Такая мышь, как ты? Кролик? Червь? Бесхребетное существо? Ничтожество, подкаблучник? Я могу допустить, что она может убить, но ты? Легче поверить в то, что свиньи летают.
— Вот именно, мама.
— Не стой, не гляди на меня как полоумный! Иди к Цезарю, прежде чем он обвинит тебя в намерении его убить.
Брут сделал то, что ему велели, как делал всегда. В конце концов, разве это не лучший выход из всех положений?
— Вот что произошло, Цезарь, — сказал он пожизненному диктатору в Общественном доме, в его кабинете. — Прошу прощения за причиненное тебе беспокойство.
— Это заинтриговало меня, Брут, но никак не обеспокоило. Почему мысль о смерти должна волновать человека? Осталось так мало, чего бы я не сделал или не достиг в своей жизни, хотя мне хотелось бы прожить еще достаточно, чтобы завоевать Парфянское царство. — Светло-голубые глаза постоянно слезились. Объем необходимых дел в эти дни был слишком велик даже для Цезаря. — Если оно не будет завоевано, наш западный мир рано или поздно пожалеет об этом. Признаюсь, мне не жаль будет покинуть Рим. — Улыбка озарила глаза. — Неправильные слова в устах человека, который мечтает стать царем, а? О, Брут, да кто же, находясь в здравом уме, захочет править вздорными, капризными, колючими римлянами? Только не я!
Брут сморгнул внезапно выступившие слезы, опустил ресницы.
— Хорошо сказано, Цезарь. Я тоже не хотел бы быть царем. Беда в том, что надписи породили слухи, будто существует заговор с целью убить тебя. Пожалуйста, призови опять своих ликторов.
— Не думаю, что это хорошая мысль, — весело сказал Цезарь, провожая посетителя. — Если я так поступлю, народ решит, что я испугался, а я не могу этого допустить. В этой истории хуже всего то, что слухи дошли до Кальпурнии и она теперь боится. И Клеопатра тоже. — Он засмеялся. — Женщины! Позволь им, и под их руководством мужчина сделается нежнее фиалки.
— Это уж точно, — согласился Брут и вернулся в свой дом, где его ждала Порция.
— Это правда, что сказала Сервилия? — свирепо спросила она.
— Не знаю, что там она тебе сказала.
— Что ты был у Цезаря.
— После потока надписей в стольких публичных местах, Порция, мне ничего другого не оставалось, — жестко ответил Брут. — Не надо гневаться: Фортуна на твоей стороне. Я обвинил во всем Матиния. Если такое объяснение удовлетворило мою хитроумную мать, оно не могло не удовлетворить и Цезаря. — Он взял руки Порции в свои и сжал их. — Моя дорогая девочка, учись быть осторожной! Если не станешь сдерживаться, успеха нам не видать! Истеричные выходки и нанесение себе увечий должны прекратиться, слышишь? Если я действительно тебе дорог, тогда защищай меня, а не изобличай! Посетив Цезаря, я теперь должен увидеть Кассия, который, наверное, так же обеспокоен, как я. Не говоря уже обо всех других, принимающих в этом участие. Из-за тебя то, что было секретом, обсуждается на каждом углу.
— Я должна была заставить тебя решиться, — объяснила она.
— Понятно, и ты в этом преуспела. Но ты поддаешься порывам, совсем забыв, что здесь живет моя мать. Она несколько лет была любовницей Цезаря и все еще без ума от него. — Лицо его исказилось. — Пожалуйста, поверь мне, любимая, что я лично Цезаря не люблю. Все мои боли — из-за него. Но я не Кассий. Если бы я был Кассием, то убить мне было бы легче, чем взять перо. А ты упорствуешь, ты не хочешь понять, что я не Кассий. Говорить об убийстве и совершить его — это две разные вещи. За всю свою жизнь я не убил ни одно существо крупнее паука. Но убить Цезаря? — Он содрогнулся. — Это словно добровольно ступить на огненные поля. С одной стороны, это необходимо, я понимаю, но с другой, о Порция, я не могу убедить себя, что его смерть пойдет Риму на пользу. Или вернет Республику. Моя интуиция говорит, что его смерть все ухудшит. Потому что убить его — значит вмешаться в волю богов. Все убийства вмешиваются в их волю.