Он дождался, пока все сенаторы покинут зал, потом подал знак слуге, чтобы тот забрал стул и отправлялся домой, не дожидаясь хозяина. Затем медленно спустился и, пройдя по черным и белым плитам, устилавшим пол, вышел из Гостилиевой курии, где рабы уже принялись за уборку, собирая мусор. Покончив с этим занятием, они запрут двери, чтобы обезопасить курию от обитателей Субуры, лежащей в двух шагах, и удалятся в специальное жилище для государственных рабов при Сенате.
Друз брел, опустив голову, от колонны к колонне и раздумывал, сколько времени потребуется Силону и Мутилу, чтобы прознать о случившемся. Он не сомневался, что lex Licinia Mucia, украшенный поправками Скавра, в кратчайший срок — в три рыночных дня и два промежутка между ними, то есть за семнадцать дней — пройдет всю процедуру, отделяющую законопроект от опубликования до принятия и на таблицах появится новый закон, с которым рухнет всякая надежда на мирное решение спора с италийскими союзниками.
С Гаем Марием он столкнулся совершенно неожиданно.
Это было столкновение в буквальном смысле слова. Друз отпрянул, но слова извинения так и не сорвались с его губ, ибо яростный лик Мария лишил его дара речи. За спиной Мария маячил Публий Рутилий Руф.
— Навести меня вместе со своим дядей, Марк Ливий, и попробуй моего чудесного вина, — предложил Марий.
Мудрости, накопленной за шестьдесят два года бурной жизни, оказалось Марию недостаточно, чтобы предвидеть, как подействует на Друза его учтивое приглашение: смуглое, как у всех Ливиев, лицо, уже начавшее покрываться морщинами, исказилось, из глаз хлынули слезы. Накрыв тогой голову, чтобы не выставлять напоказ свою слабость, Друз разрыдался, да так горько, словно жизнь его подошла к концу. Марий с Рутилием Руфом принялись неумело успокаивать его, хлопая по спине и бормоча слова утешения. Затем Мария посетила блестящая идея: достав носовой платок, он сунул его Друзу.
Прошло еще некоторое время, прежде чем Друз взял себя в руки, сдернул с головы полу тоги и явил сенаторам свой лик.
— Вчера умерла моя жена, — проговорил он, всхлипывая.
— Нам это известно, Марк Ливий, — ласково ответил Марий.
— Мне казалось, что я способен это пережить. Но сегодня чаша терпения переполнилась. Простите, что я предстал перед вами в столь плачевном виде.
— Что тебя спасет, так это добрая порция славного фалернского, — заявил Марий, увлекая его за собой вниз по ступенькам.
И действительно, фалернское сделало свое дело: Друз стал более-менее походить на человека. Марий приставил к своему столу еще один стул, и вся троица расселась вокруг кувшинов с вином и водой.
— Что ж, попытка не пытка, — со вздохом промолвил Рутилий Руф.
— Можно было и не пытаться, — пробурчал Марий.
— Не согласен с тобой, Гай Марий, — вскинулся Друз. — Заседание записано слово в слово. Я видел, как Квинт Муций отдал распоряжение писцам, которые строчили с одинаковым усердием и во время ваших выступлений, и во время выступлений Скавра и Красса Оратора. Будущее рассудит, кто прав, кто виноват: люди прочтут ваши речи и не будут огульно зачислять всех римлян в непроходимые глупцы.
— Благодарю за утешение, однако я бы предпочел, чтобы сенаторы отвергли последние положения lex Licinia Mucia, — отозвался Рутилий Руф. — Вот ведь какое дело: живут среди италиков и вообще ничего о них не знают!
— Совершенно верно, — сухо сказал Друз и подставил свой опорожненный кубок Марию, чтобы тот наполнил его. — Грядет война.
— Только не война! — вскричал Рутилий Руф.
— Война, именно война! Разве что мне или кому-нибудь еще удастся лишить lex Licinia Mucia его разрушительной силы и добиться для всей Италии избирательного права. — Друз отхлебнул еще вина. — Клянусь памятью умершей жены, — повысил он голос, решительно смахивая наворачивающиеся слезы, — я не имею ни малейшего отношения к ложной регистрации италиков. Однако дело сделано, и я знаю, кто все это натворил: вожди всех италийских племен, а не просто мой друг Силон и его друг Мутил. Ни минуты не обольщаюсь, будто они наивно полагали, что не будут разоблачены. Нет, это сделано для того, чтобы продемонстрировать Риму, до чего отчаянно нуждается в избирательном праве Италия. Говорю вам: либо удовлетворение их чаяний, либо война!
— Для войны они совершенно не подготовлены, — возразил Марий.
— Тебя ждет неприятный сюрприз: если обмолвкам Силона можно верить — а полагаю, что это именно так, — то они обсуждают предстоящую войну уже не один год. Во всяком случае, все время, истекшее после Аравсиона. Доказательств у меня нет, зато я знаю, что собой представляет Квинт Поппедий Силон. Этого достаточно, чтобы полагать, что они ведут нешуточную подготовку к войне. Своих юношей они начинают учить ратному делу с семнадцатилетнего возраста. В этом нет ничего предосудительного: разве можно обвинить их в чем-то, кроме подготовки к сражениям своих молодых людей на случай, если те потребуются Риму? Кто усомнится, что оружие и снаряжение собираются ими на тот случай, если Рим снова потребует у них легионы?
Марий налег локтями на стол.
— Что ж, Марк Ливий, остается надеяться, что ты ошибаешься. Ведь одно дело — крушить силой римских легионов варваров и чужестранцев, и совсем другое — биться с италиками, которые не менее воинственны, чем римляне, и обучены ничуть не хуже нас. Италики будут самым нашим грозным врагом — как это уже бывало в далеком прошлом. Вспомни, как часто бивали нас самниты! В конце концов мы одерживали победу; но ведь Самний — всего лишь часть Италии! Война против объединившейся Италии может означать нашу погибель…
— Вот и я о том же, — кивнул Друз.
— Итак, в наших интересах старательно приближать мирное объединение италиков под эгидой Рима, — решительно высказался Рутилий Руф. — Раз они этого хотят, то пускай и получают. Я никогда не был ярым приверженцем объединения всей Италии, но я достаточно разумен: в качестве римлянина я могу иметь возражения, но как патриот вынужден смириться. Гражданская война нас погубит.
— Ты совершенно уверен в том, что говоришь? — грозно спросил Марий Друза.
— Совершенно, Гай Марий.
— В таком случае полагаю, что тебе следует не мешкая искать встречи с Квинтом Силоном и Гаем Мутилом, — сказал Марий. — Попробуй убедить их — и в их лице остальных предводителей италиков, — что, невзирая на lex Licinia Mucia, путь к гражданству для всех вовсе не перекрыт навечно. Если они активно готовятся к войне, ты не сможешь уговорить их бросить это дело. Но ты можешь преуспеть в том, чтобы внушить им, что война — столь ужасное дело, что к ней можно прибегнуть только как к отчаянному средству; пока же лучше переждать. И ждать, ждать… Тем временем мы в Сенате продемонстрируем наличие фракции, стремящейся к предоставлению италикам гражданских прав. Нам надо будет найти народного трибуна, который согласится, жертвуя всем, отстаивать закон о превращении всей Италии в римскую территорию.
— Этим народным трибуном стану я, — твердо заявил Друз.