— Позаботься о своем братике Катоне, — прошептала она и поцеловала мальчугана пылающими губами.

— Позаботься о моих детях, — попросила она напоследок мать.

Катону же Салониану она сказала:

— Я только сейчас поняла, что Пенелопа умерла прежде Одиссея.

Это были ее последние слова.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Невзирая на скудость познаний в римском праве и неискушенность в интригах, Луций Корнелий Сулла чувствовал себя в должности городского претора как рыба в воде. Во-первых, он был наделен интуицией; во-вторых, он окружил себя опытными советниками, к мнению которых внимательно прислушивался; и, в-третьих, ему был дан редкий дар умного властителя. Что в основном его радовало в этом назначении, так это то, что он не был более связан с Гаем Марием. Наконец-то судьба предоставила ему возможность проявить себя. Его ближайшее окружение постепенно разрасталось; его привычка всегда и во всем посвящать в свои дела сына была оценена свитой и признана мудрой; его сын, горячо любимый Сулла-младший, приобрел ранний и ценный опыт как в управлении людьми, так и в военном искусстве.

В свои молодые годы юноша выглядел как Цезарь, но он еще и унаследовал внешнюю привлекательность Юлианского рода. Он сразу располагал к себе, имел много друзей и умел ценить Дружбу, так как был не только привлекателен, но и справедлив. Лидером среди друзей Суллы-младшего был бледный, худой юноша пятью месяцами старше его, по имени Марк Туллий Цицерон. Случайно выяснилось, что Цицерон происходит из родного города Гая Мария, Арпина. Его дед приходился родственником брату Гая Мария, Марку: они были женаты на двух сестрах. Сулла никогда не узнал бы об этом, не приди Цицерон в их дом. Гость был словоохотлив. К примеру, не успел Сулла-старший спросить, что юноша из Арпина ищет в Риме, как тут же получил пространный ответ.

— Мой отец — давний друг Марка Эмилия Скавра, — с важностью ответил Цицерон, — а также друг Квинта Муция Сцеволы Авгура. А тот — сподвижник Луция Лициния Красса Оратора! Стоило отцу понять, что я слишком одарен и умен, чтобы прозябать в Арпине, как он послал нас в Рим. Это было в прошлом году. Теперь у нас прекрасный дом по соседству с Публием Рутилием Руфом. Я учился у Квинта Муция и Луция Красса. Я начал занятия, когда мне было восемь лет. Мы — не деревенщина, Луций Корнелий! Мы — гораздо лучшего воспитания, чем Гай Марий!

Оглушенный обилием информации, Луций Корнелий сел и предоставил тринадцатилетнему подростку трещать дальше, опасаясь только одного, казалось бы, неизбежного: когда огромная голова, отягощающая слишком тонкую шею Цицерона, перевесит и покатится, все так же треща.

— А знаете ли вы, — безыскусно продолжал Цицерон, — что меня собиралась слушать целая аудитория, когда я упражнялся в риторике? Нет сомнения, что мои наставники гордятся мною!

— Я полагаю, что ты намереваешься сделать карьеру адвоката? — со скрытой насмешкой осведомился Сулла-старший.

— Конечно! Но не так, как великий Апулей. Мое происхождение достаточно благородно, чтобы рассчитывать на консульство. Разумеется, первая ступень — это Сенат. У меня будет публичная известность. Все мне прочат это! — Огромная голова Цицерона горделиво поднялась. — По моему опыту, Луций Корнелий, выборная юридическая должность гораздо выгоднее, чем должность начальника в нашей старушке-армии.

С любопытством глядя на юношу, Сулла мягко заметил ему:

— Всему, чего я добился в жизни, я обязан этой старушке, Марк Туллий. У меня никогда не было карьеры законника, но теперь я — городской претор.

Цицерон пропустил замечание мимо ушей:

— У тебя просто не было моих преимуществ, Луций Корнелий. Я стану претором в сорок лет.

Сулла сдался:

— Охотно верю, Марк Туллий.

— Да, папа, — проговорил Сулла-младший позже, после ухода Цицерона, пользуясь наедине с отцом детским обращением, — он, конечно, в высшей степени тщеславен, но мне он нравится. А тебе?

— Мне кажется, твой Цицерон ужасен, но, согласен, в нем есть что-то привлекательное. Он и в самом деле так талантлив, как о нем говорят?

— Суди сам, папа.

Сулла-старший энергично встряхнул головой.

— Нет, спасибо! В другой раз я не позволю ему так самонадеянно красоваться. Напыщенный арпинский гриб!

— Принцепс Сената Скавр чрезвычайно внимателен к нему, — заметил Сулла-младший, облокачиваясь на плечо отца с фамильярностью, которая никогда не будет дана бедному Цицерону, ибо юный Цицерон уже начинал догадываться, что его отец в глазах римской знати просто провинциальный землевладелец, которого как родственника Гая Мария начинают избегать. И тогда Цицерон поневоле начал открещиваться от родного отца, слишком ясно понимая, что близость к Гаю Марию не послужит на пользу его будущей блестящей карьере.

— Принцепс Сената Скавр, — ответил Луций Корнелий Сулла поучительно, — сейчас слишком поглощен заботами, чтобы интересоваться каким-то Марком Туллием Цицероном.

Последнее было совершенной правдой. Принцепс Сената Марк Эмилий Скавр обычно занимался делами колоний, когда они не были чреваты войной. Сенаторы считали отношения колоний с метрополией недостаточно важными, чтобы тратить на них время, поэтому глава государства был вечно озабочен поиском чиновников, которые взвалили бы на себя бремя разрешения национальных конфликтов без чрезмерных государственных издержек, — а таковые встречались редко. Вследствие этого ответ Сократу, младшему сыну почившего в бозе царя Вифинийского, задержался на десять месяцев. Впрочем, ответ этот не утешил Сократа, так как решительно пресекал его притязания на трон и подтверждал законность власти Никомеда, третьего по счету царя Никомедии, носящего это имя.

Пока гонец скакал в Никомедию, принцепс Сената Скавр получил известия о еще одной междоусобице, касающейся притязаний на трон. Царица Лаодика и царь Каппадокии Ариобарзан искали у Рима защиты от царя Армении Тиграна и его тестя, царя Митридата Понтийского. Пресытившись правлением сына Митридата и внука его ставленника, Гордия, каппадокийцы пытались отыскать достойного наследника каппадокийского трона. Один из вероятных преемников, по слухам, был отравлен по приказу Гордия, после чего тщательно проследили генеалогии других претендентов и в результате выявили чистоту царского происхождения в некоем Ариобарзане. Его мать, по имени Лаодика, приходилась сестрой последнему царю истинно каппадокийского рода, Ариарату. Юный царь Ариарат Эзеб, внук Гордия, был смещен с трона. Но хитроумный Митридат, опасаясь открытой вражды с Римом, начал действовать через своего агента, армянского царя Тиграна. Таким образом, Армения захватила Каппадокию, а Тигран посадил на трон нового царя — на сей раз не малолетнего юнца, а самого Гордия.

Лаодика и Ариобарзан появились в Риме той весной, когда Сулла был городским претором. Их присутствие было чрезвычайно тягостно для Скавра, который ранее неоднократно (письменно и устно) провозглашал, что судьба каппадокийского трона должна быть отдана в руки народа Каппадокии. И хотя происки царя Митридата не были полностью доказаны, не внять сейчас мольбам Лаодики и Ариобарзана значило отказаться от своих слов.