Проходя между колонн, она наконец наткнулась на старшего сына, который сидел пригорюнившись у фонтанчика.
— Марк Ливий! — решительно окликнула она его. — Знал ли ты, что твоя сестра считает себя жертвой сглаза?
— Не может быть! — Друз был потрясен.
— Еще как может! Будто бы ее сглазила ее собственная дочь по имени Сервилия.
Он поджал губы:
— Понимаю…
— Ты как будто не удивлен, сын мой?
— Уже нет. Этот ребенок представляет нешуточную опасность. Держать ее в этом доме — все равно что оказывать гостеприимство Сфинксу, чудовищу, способному осуществить самые зловредные замыслы.
— Неужели Ливия Друза и впрямь может умереть, поверив, что ее прокляли?
Друз покачал головой.
— Мама, — произнес он, сам не замечая, как с его губ сорвалось это слово, — Ливия Друза умирает от повреждения, нанесенного ее внутренностям во время рождения последнего ребенка. Таково мнение лекарей, которым я верю. Повреждение не зажило, а разрастается. Ты не почувствовала, какой запах стоит в ее комнате?
— Конечно, заметила. Однако она, по-моему, относит все на счет проклятия.
— Сейчас приведу девчонку, — решил Друз и встал.
— Признаюсь, мне хочется на нее взглянуть, — молвила Корнелия, усаживаясь на место сына. Ей было о чем подумать в ожидании внучки: нечаянно сорвавшееся с губ сына слово «мама» занимало сейчас все ее мысли.
…Маленькая, очень смуглая, красивая какой-то загадочной красотой, при этом горящая таким огнем, наполненная такой силой, что бабушка сравнила ре с домиком, построенным на жерле огнедышащего вулкана. В один прекрасный день раздастся взрыв, крыша взовьется в воздух, и она предстанет миру во всей своей истинной красе. Яд и ураган! Что же послужило причиной ее несчастья?
— Сервилия, познакомься со своей бабушкой Корнелией, — сказал Друз, не отпуская плеча племянницы.
Сервилия фыркнула и ничего не ответила.
— Я только что побывала у твоей матери, — сказала бабушка. — Ты знаешь, что она воображает, будто ты ее прокляла?
— Да? Вот и хорошо, — ответила Сервилия. — Я ее действительно прокляла.
— Так. Спасибо, — ответила бабушка и махнула рукой без всякого выражения на лице. — Возвращайся в детскую!
Отведя племянницу и вернувшись к теще, Друз не смог скрыть удовлетворения.
— Блестяще! — сказал он, садясь. — Ты раздавила ее!
— Сервилию никогда никто не сможет раздавить, — в задумчивости откликнулась Корнелия. — Разве что мужчина.
— Это уже получилось у ее отца.
— А, понимаю… Я слыхала, что он отказался признавать своих детей.
— Так и есть. Остальные были еще слишком малы, чтобы это на них повлияло. Зато для Сервилии это стало ударом — во всяком случае, так мне кажется. С ней никогда ничего не знаешь наверняка, мама: она так же скрытна, как и опасна.
— Бедненькая! — посочувствовала бабушка.
— Ха! — отозвался Друз.
В этот момент перед ними предстал Кратипп, объявивший о визите Мамерка Эмилия Лепида Ливиана.
Мамерк очень походил внешностью на Друза, однако ему недоставало властности, которую все отмечали в Друзе. Ему исполнилось всего двадцать семь лет, в то время как Друзу — тридцать семь; за его плечами не было блестящей адвокатской карьеры, ему не предсказывали громкого политического будущего. Зато в нем была притягательная флегматичность, которая отсутствовала в старшем брате. То, что бедняге Друзу пришлось постигать без посторонней помощи после битвы при Аравсионе, было при Мамерке с самого его рождения благодаря его матери, истинной Корнелии из ветви Сципионов — незашоренной, образованной, пытливой.
Корнелия подвинулась, освобождая местечко для Мамерка, который поник, видя, что Друз не обращается к нему с приветствием, а только испытующе смотрит на него.
— Не хмурься, Марк Ливий, — обратилась к Друзу мать. — Вы — родные братья. Поэтому вам суждено стать хорошими друзьями.
— Я никогда не сомневался в степени нашего родства, — проговорил Мамерк.
— Зато я сомневался, — мрачно бросил Друз. — Где же правда, мама? В твоих сегодняшних словах или в уверениях отца?
— В моих сегодняшних словах. Я ввела вашего отца в заблуждение, чтобы обрести свободу. Я не оправдываю своего поведения: наверное, я была именно такой, какой ты меня считал, Марк Ливий, если не хуже, хотя ты не видел истинных причин этого. — Она пожала плечами. — У меня нет привычки роптать, я живу в настоящем и в будущем, в прошлом же — никогда.
Друз протянул брату правую руку и улыбнулся:
— Добро пожаловать в мой дом, Мамерк Эмилий.
Мамерк стиснул его руку, а потом поцеловал брата в губы.
— Мамерк, — проговорил он срывающимся голосом, — просто Мамерк… Я — единственный римлянин, носящий это имя, так что зови меня просто Мамерком.
— Наша сестра умирает, — молвил Друз, не отпуская руки брата и усаживая его рядом с собой.
— О, какое несчастье… Я ничего не знал!
— Разве Клавдия тебе ничего не говорила? — взвилась мать. — А ведь я все подробно ей растолковала.
— Нет, просто сказала, что ты убежала с Марком Ливием.
У Корнелии созрело важное решение: она понимала, что необходимо новое бегство.
— Марк Ливий, — заговорила она, не обращая внимания на наворачивающиеся на ее глаза слезы, — все последние двадцать семь лет я целиком отдавала себя твоему брату. Мне не суждено было знать свою дочь. Теперь я вижу, что ты и Марк Порций остаетесь с шестью детьми и без единой женщины в доме — разве что ты замыслил новую женитьбу…
Друз выразительно покрутил головой:
— Нет, мама, ничего подобного у меня и в мыслях нет.
— Тогда, если ты этого хочешь, я переберусь сюда, чтобы присматривать за детьми!
— Хочу! — ответил Друз и снова улыбнулся брату. — Я рад прибавлению в семействе.
* * *
Ливия Друза умерла в тот день, когда Катону-младшему исполнилось два месяца. В некотором смысле это была безмятежная кончина, ибо, зная о приближающейся смерти, она делала все, что было в ее убывающих силах, чтобы ее уход не был трагедией для остающихся жить. Присутствие матери стало для нее огромным успокоением, так как она знала, что ее дети будут расти, окруженные любовью и заботой. Черпая у Корнелии силы (та не давала Сервилии попадаться на глаза матери), она смирилась с неминуемой кончиной и больше не думала о проклятии и сглазе. Куда важнее была судьба обреченных на жизнь.
Она непрестанно осыпала Катона Салониана словами любви и утешения, поручениями и пожеланиями. Его лицо она видела перед собой в последние минуты жизни, его руку она сжимала из последних сил, его любовью успокаивалась навеки ее душа. Не забыла она проститься и с братом Друзом, которому также адресовала слова любви и ободрения. Из детей она захотела взглянуть перед смертью только на маленького Цепиона.