Казалось, Дездемона ничуть не изменилась, но для Кармайна она была обычной женщиной. Любовь не ослепила его — напротив, открыла ему глаза, научила смотреть.
— Понимаешь, я просто стесняюсь, — призналась она, пожимая его пальцы, — потому и кажется, что я веду себя высокомерно. А полюбить твоих родных я смогу без труда, Кармайн. Есть еще одна причина, почему мне так хочется заполучить дом Форбсов, — башенка. Если Софи когда-нибудь захочет приехать домой — например поступить в местную школу или в Чабб, — в башенке ей как раз хватит места. Судя по твоим рассказам, Софии нужен обычный дом, а не дворец в Хэмптон-Корте. Если ты не наладишь с ней отношения как можно скорее, в следующем году она того и гляди удерет к хиппи в Хейт-Эшбери.
На его глазах заблестели слезы.
— Я тебя не достоин, — прошептал он.
— Чушь! Каждый получает то, что заслужил.
Май — июнь 1966 г.
Уэсли Леклерку было предъявлено обвинение в убийстве Чарлза Понсонби. Настроение общественности, подогреваемой телевидением, изменилось во всем штате. Возмущение, вызванное Коннектикутским Монстром, не угасало, а, напротив, нарастало; он стал свидетельством порочности, упадка нравственности, сумасшествия мира под прессом технологических достижений. Общественность потакала этим тенденциям, позволяла им закрепиться, не замечая, что они порождают новый тип убийц — убийц из числа якобы самых обычных и законопослушных граждан. И численность этих преступников росла.
Желание Уэсли исполнилось: он стал героем. Несмотря на то что его поклонники в основном были чернокожими, среди них насчитывалось немало белых, и все были твердо убеждены, что Уэсли Леклерк способствовал правосудию, невозможному в рамках закона. Характерное для белых отношение к закону уже исчезло в некоторых штатах и исчезало в других, и наблюдать это было тягостно. Семьи некоторых жертв Монстра приглашали в телепередачи и задавали вопросы, которые никак не вязались с нравственностью: «Каково это было — увидеть голову своей дочери в прозрачном пластике? Вы заплакали? Упали в обморок? Какого вы мнения об Уэсли Леклерке?»
Уэсли предъявили обвинение в тяжком преднамеренном убийстве первой степени, и споры велись только о сути этой преднамеренности. Очутившись в центре всеобщего внимания, Уэсли прекрасно понимал: чтобы и дальше привлекать это внимание, он должен предстать перед судом. Признав себя виновным, он появился бы на суде лишь один раз — во время вынесения приговора. Поэтому он не признал своей вины, требовал отменить досудебное освобождение под залог и взять его под стражу. После этого слушания в зале суда к Уэсли обратился солидный белый господин, который представился новым руководителем адвокатской команды Уэсли. За его спиной стояли другие белые адвокаты. К их удивлению, Уэсли отверг их помощь.
— Отвалите и передайте Мохаммеду эль-Несру, что я видел истинный свет, — заявил Уэсли. — Я пойду по пути черной рвани, с юристом, которого мне назначило государство. — Он указал на молодого негра с дипломатом. По его лицу скользнула тень боли, он вздохнул. — Даже если это будет стоить мне десяти лет жизни, я не отступлюсь.
На пути в камеру, после разговора с Кармайном Дельмонико, когда запал немного угас, Уэсли вдруг почувствовал странное волнение. Но оно не имело никакого отношения к словам Кармайна. Оно напрямую относилось к недавнему зрелищу: на расстоянии метра от него из человеческих глаз ушла жизнь. От Чарлза Понсонби осталась пустая оболочка, и Уэсли ужасало то, что он позволил этому злобному духу вселиться в другое тело. Аллах враждовал с Христом и Буддой, и Уэсли начал молиться всем троим.
В него вливалась сила, неслыханная сила.
* * *
Первые сигналы победы прозвучали, когда его отправили на несколько месяцев в Холломенскую окружную тюрьму — до начала суда. Сокамерники встретили его овациями. Его койка в четырехместной камере была завалена подарками — сигаретами, сигарами, зажигалками, журналами, сладостями, одеждой и другим барахлом. Здесь же лежали золотые часы «Ролекс», семь золотых браслетов, девять золотых цепочек на шею, кольцо с большим бриллиантом. И незачем было опасаться, что его изнасилуют в душевой! Даже тюремщики уважительно кивали ему, улыбались, складывали пальцы кружочком — «о'кей!» Когда он попросил молитвенный коврик, ему принесли не какой-нибудь, а ширазский; когда входил в столовую или появлялся во дворе, его приветствовали дружными криками. Его любили все — черные и белые, заключенные и охранники.
Многие люди всех цветов кожи считали, что Уэсли Леклерк вообще не заслуживает обвинений. Редакции всех крупных национальных газет захлестнул поток писем. Телефоны в студии во время радиопередач раскалялись от звонков. Стол губернатора был завален почтой. Окружной прокурор Холломена пытался убедить Уэсли признать себя виновным в убийстве, чтобы ему скостили срок, но новоявленный герой не соглашался. Он твердо решил ждать суда, и дождался.
Суд состоялся в начале июня, за несколько месяцев до намеченного срока: судебные власти решили, что, откладывая рассмотрение дела, только усугубляют ситуацию. Так что пусть суд состоится и все наконец будет кончено!
Никогда еще присяжных не выбирали с такой тщательностью. Восемь чернокожих, четыре белых, шесть женщин и шесть мужчин, несколько состоятельных людей, несколько простых рабочих и двое безработных.
На суде Уэсли объяснил, что не планировал ничего, кроме появления у здания суда в шлеме, не помнил, как стрелял в обвиняемого, и даже не помнил, как взял с собой оружие. То, что его выстрелы были увековечены на пленке, не имело никакого отношения к делу: он всего лишь протестовал против возмутительного отношения к своему народу.
Суд присяжных проголосовал за непреднамеренное убийство и попросил судью о снисхождении. Судья Дуглас Туэйтс, к снисхождению обычно не склонный, приговорил подсудимого к двадцати годам тюремного заключения с разрешением просить о помиловании по прошествии двенадцати из них. На другой вердикт мало кто рассчитывал.
Суд продолжался пять дней и закончился в пятницу, знаменуя разгар весны, повторения которой не желал никто. Демонстрации сменялись беспорядками, поджогами домов, разграблением складов, перестрелками. Несмотря на то что его ученик Али эль-Кади восстал против него, Мохаммед эль-Неср воспользовался шансом и повел «черную бригаду» на войну, которая завершилась полицейским налетом на дом номер 18 по Пятнадцатой улице в Яме, где было обнаружено более тысячи единиц огнестрельного оружия. Полицейские не могли понять, почему Мохаммед не перепрятал свой арсенал заранее, кроме Кармайна, который догадался, что Мохаммед сдает позиции: даже его приближенные начинали переходить на сторону Уэсли Леклерка.
Какой бы ни была судьба «черной бригады», за неделю до суда над Уэсли стало ясно, что городу грозит гигантская демонстрация в поддержку убийцы Монстра и что далеко не все, кто планирует пройти маршем по Холломену, настроены миролюбиво. Осведомители сообщали, что на рассвете в понедельник, в день начала суда над Уэсли, на Лужайке соберутся около ста тысяч чернокожих и семьдесят пять тысяч белых. Они съедутся отовсюду, в том числе из Лос-Анджелеса, Чикаго, Батон-Ружа (родины Уэсли) и Атланты, хотя большинство живет в Нью-Йорке, Коннектикуте и Массачусетсе. Место сбора уже выбрано — ботанический сад в пятнадцати километрах от Холломена. С субботы там собралось несколько тысяч человек. Марш на Лужайке обещал большие неприятности. Перепуганные жители Холломена в ожидании городской войны закрывали витрины, запирали двери и окна нижних этажей.