Она снова ненадолго задумалась.
– Если я поеду в Грецию, могу разузнать об этом от вашего имени. Мне лишь нужно знать название места, в котором они живут, – искушал Ричард.
Женщина несколько минут посидела молча, размышляя над заманчивым предложением. Потом вытерла перепачканный кашей рот младенца, задумчиво посмотрела на двух детей постарше – вечно сопливых, шумных, ноющих… «Она только и мечтает, что сбежать отсюда подальше, – догадался Ричард. – Как бы ей хотелось, чтобы жизнь начала течь в другом русле! Хоть в каком-нибудь ином. И сейчас она думает о давно потерянном бойфренде, о том, что для них двоих все могло бы сложиться иначе – там, на этой вилле у моря…»
Наконец женщина встала из-за стола и прошла в другую комнату. Спустя минуту она вернулась, положив на стол тонкую связку писем. Их было всего четыре – определенно не рекорд преданности. Каждое из посланий было заботливо вложено в свой конверт. Ричард бегло пробежал содержание писем – типичное излияние юношеской тоски: «Я вернусь к тебе. Я буду любить тебя вечно. Не забывай меня никогда…» К четвертому посланию страсть явно охладилась.
Обратного адреса не было – ни на письмах, ни на конвертах. Очевидно, местонахождение семьи необходимо было держать в тайне. Но на одном из конвертов был ясно пропечатан почтовый штемпель: Парос, Греция.
Ричард вернул письма женщине. Она на мгновение бережно прижала послания к груди, словно наслаждаясь сладостными воспоминаниями. «Это было так давно, словно в другой жизни, – будто говорила она. – И посмотри, любимый, что со мною стало…»
– Если вы найдете Жерара… если он все еще жив, – тихо произнесла женщина, – спросите его…
– О чем? – вежливо отозвался Ричард.
Она вздохнула:
– Спросите его, помнит ли он обо мне.
– Я обязательно спрошу.
Женщина еще немного подержала письма в руках. Потом, еще раз горько вздохнув, отложила их в сторону и взялась за ложку. В полном молчании она вернулась к кормлению ребенка.
* * *
Следующим пунктом плана Ричарда, который нужно было выполнить перед возвращением на тайную квартиру, был визит в частную лечебницу «Святое сердце».
Это учреждение производило намного более тягостное впечатление, чем то, которое Ричард посещал днем раньше, беседуя с бывшим инспектором Бруссаром. Здесь не было никаких отдельных комнат, никаких улыбчивых монахинь, услужливо скользящих по коридорам. Это было нечто, недалеко ушедшее от тюрьмы, и при этом явно переполненное: в одной палате ютились по три-четыре пациента, многие из которых были привязаны к своим кроватям.
Жюли Парментье, умственно отсталая сестра Франсуа, занимала самую мрачную комнату лечебницы. Едва одетая, она лежала на покрытом полиэтиленом матрасе. Ее руки покрывали защитные перчатки, талию обвивал широкий пояс, концы которого были прикреплены к кровати – достаточно свободно, чтобы пациентка могла переворачиваться из стороны в сторону, но одновременно и надежно, так, чтобы она не могла сесть. Жюли, казалось, едва ли заметила присутствие Ричарда: вместо того, чтобы взглянуть в сторону посетителя, она застонала и уставилась в потолок.
– Она в таком состоянии уже много лет, – объяснила медсестра. – Когда ей было двенадцать лет, произошел несчастный случай: она упала с дерева и разбила голову о камни.
– Она вообще не может говорить? Не в состоянии общаться?
– Когда к ней приходил брат Франсуа, он говорил, что она может улыбаться. И настаивал, что видел это. Но… – Медсестра пожала плечами. – Я ничего подобного не замечала.
– А брат часто ее навещал?
– Каждый день. В одно и то же время – в девять утра. И оставался вплоть до ланча, до тех пор, пока ему не нужно было идти на работу в галерею.
– И он каждый день так подолгу просиживал у нее?
– Да. А по воскресеньям уходил еще позже – в четыре дня.
Ричард внимательно посмотрел на женщину, лежавшую на кровати, и попытался представить, каково было Франсуа часами просиживать в этой палате, с ее шумом и запахами. Посвящать каждый свободный час собственной жизни сестре, которая даже не могла узнать его лицо.
– Это такая трагедия! – вздохнула медсестра. – Он был хорошим человеком, этот Франсуа.
Они вышли из палаты, подальше от несчастной, вызывающей жалость пациентки, прикованной к своей полиэтиленовой простыне.
– Что же будет с ней теперь? – спросил Ричард. – Хоть кто-нибудь сможет о ней позаботиться?
– Едва ли теперь это имеет какое-то значение.
– Почему вы так говорите?
– У нее почечная недостаточность. – Медсестра бросила взгляд в сторону палаты Жюли Парментье и грустно покачала головой. – Ее дни сочтены, осталось жить месяц-другой.
* * *
– Но вы должны знать, куда он ушел! – настаивала Берил.
Сотрудник французской разведки лишь плечами пожал:
– Он не сказал, мадемуазель. Он лишь отдал мне распоряжение наблюдать за квартирой. И следить за тем, чтобы вы не пострадали.
– И это все, что он сказал? А потом уехал?
Агент кивнул.
Недовольная, Берил вернулась в квартиру, где в который раз перечитала записку Ричарда: «Ушел ненадолго. Вернусь около трех». И никаких объяснений, никаких извинений! Смяв клочок бумаги, она бросила его в мусорное ведро. И что она теперь, по мнению Вулфа, должна делать? Ждать весь день, пока он вернется? Как там, интересно, Джордан? А что по поводу расследования? И, кстати, насчет ланча?
Голод все настойчивее напоминал о себе. Берил отправилась на кухню, открыла холодильник и в смятении осмотрела содержимое: картонную коробку яиц, буханку хлеба и сухую колбасу. Ни фруктов, ни овощей, ни даже завалящей морковки! Эти запасы были сделаны, без сомнения, мужчиной.
«Я не буду это есть, – решила Берил, захлопывая дверь холодильника. – Но и умирать с голоду тоже не собираюсь. Схожу-ка я куда-нибудь, где можно нормально перекусить, – и не важно, с Ричардом или без него».
Прошлой ночью сотрудники Домье доставили в квартиру вещи Берил. Зайдя в гардеробную, она выбрала свое самое невзрачное черное платье, заколола волосы наверх, спрятав их под широкополой шляпой, и нацепила на нос темные очки. «И даже не так ужасно», – оценила она, оглядев себя с ног до головы в зеркале. А потом вышла из дома навстречу яркому солнечному свету.
Охранник, стоявший у входной двери, тут же преградил ей путь:
– Мадемуазель, вам не позволено покидать эту квартиру.
– Но ему вы ведь разрешили выйти, – возразила Берил.
– Мистер Вулф в особенности просил следить…
– Я хочу есть, – сказала она. – Становлюсь весьма раздражительной, когда голодна. И не собираюсь жить на яйцах и тостах! Так что, если вы можете подсказать мне дорогу к ближайшей станции метро…