— Ну, ты, Никита Андреевич, ювелир!
Послеоперационный период проходил благополучно. Хотя при наилучшем исходе Настя, которой только что исполнился двадцать один год, на всю оставшуюся жизнь была обречена ходить с костылем. Но она оказалась оптимисткой и через несколько дней, во время обхода, удивила всех присутствующих фразой:
— Ничего страшного, я ж не балерина. А певица может ходить с палочкой. Вот, например, Монсеррат Кабалье! Выходит на сцену с тростью, а когда начинает петь, все даже забывают, что она хромает!
Врачи обалдели, и слова утешения замерли у них на губах. Девушка улыбалась, от ее ясных глазок и чистого девичьего личика исходило такое спокойствие, такая уверенность, что все будет хорошо… Казалось, в палате светлей стало. А через несколько дней в коридорах больницы зазвучал романс «Белой акации гроздья душистые». Зарайский зашел в палату и увидел Настю, полулежащую на подушках, и ее хрустальный голос звучал в больничных стенах посильнее, чем в консерватории. «Вот это голос! Чудо, а не девушка…» — подумал Никита.
Скоро он понял, что пациентка перевернула его жизнь. Он влюбился и, кажется, был любим… Голова врача кружилась, словно ее отправили в высокие слои атмосферы. Высоте отношений мешало наличие у Зарайского жены и двоих детей. Но честный до неприличия хирург во всем признался супруге, собрал рюкзак и ушел из семьи. Зато теперь влюбленный травматолог практически не расставался с предметом обожания. Ночевал он в ординаторской, питался в больничной столовой, лишь иногда отлучаясь на операции или на обходы к другим больным.
То ли искусство Зарайского, то ли его любовь совершили чудо: Настя Борочко выздоравливала просто на глазах. Когда она смогла пройти первые несколько шагов без костыля, все ахнули. Никита перевез любимую к ней домой, приходил после дежурств… И вдруг в один ужасный для хирурга день его ненаглядная Настенька упорхнула в Милан — учиться пению в тамошней консерватории. Причем уехала тайком, даже не попрощавшись с возлюбленным и личным травматологом.
Однако Никита теперь уже ничего не боялся. Никакие обстоятельства не способны разлучить его с любимой девушкой! Вслед за юным дарованием он полетел в Милан. Оттуда через два дня вернулся уже не энергичный подтянутый доктор, а мрачная человеческая развалина. Никита с остервенением набросился на работу, тем более в его жизни ничего не осталось, но все валилось из рук. Возвращаться в семью не позволяла гордость, да его и не звали. Только в кабинете Веры Лученко он мог выговориться, даже поплакать в минуты острой душевной боли, не стесняясь, и только здесь ему могли помочь по-настоящему.
Никита теперь был уверен: Вера Алексеевна — не просто врач, она гениальный психотерапевт. По мере того как он все рассказывал этой синеглазой молчаливой женщине, боль отпускала, выходила из него, как воздух из шарика. А Вера кивала и молчала, гладила его по плечу, отчего слезы наворачивались на глаза.
— Понимаешь, я и не знал, что можно быть такой красивой и такой… Прагматичной. Я хотел остаться там, с ней, все бросить, быть рядом, ничего больше! Она ответила, что будущей оперной диве мирового уровня, выступающей в «Ла Скала», ни к чему какой-то украинский травматолог. И добавила, что я эгоист и хочу стать гирей на ее ногах. — Зарайский криво усмехнулся. — Когда я одну из этих ног собирал по кусочкам, то гирей не был…
Вера тогда ему рассказала очень важную вещь, ненавязчиво и просто.
— Представь себе, что она не оказалась циничной и разрешила тебе находиться подле нее. Ты представляешь свою жизнь? Из талантливого хирурга, поцелованного Боженькой, ты бы стал мужем-нянькой при молодой певице. Заметь, не продюсером, не пианистом. Не коллегой по искусству, а кем?.. Поваром, костюмером, горничной и дворецким в одном лице? Да это просто счастье, что вы расстались. Проснись, Зарайский! Ты мужик или где?! Главное твое назначение в этой жизни — спасать людей своими золотыми руками! А певиц, балерин и других творческих женщин ты еще найдешь. Ты ж в своем деле Паганини! Женщины с ума сходят от талантливого мужчины, поверь мне, я знаю, о чем говорю.
Этот разговор помог Никите лучше любых персенов. Он приободрился. Расправил плечи и вскоре стал даже посмеиваться в душе над самим собой и своими «оперными» страданиями.
Он вернулся в ординаторскую, по пути вспоминая, как ему случилось недавно Веру отблагодарить, и улыбнулся. Забавно, что такой суперспециалист в своем деле, как Лученко, — всего-навсего женщина, когда дело касается ее собственных чувств. Но от этого она делается еще очаровательнее.
Это случилось несколько месяцев назад, вскоре после того, как зарубцевалась любовная рана Никиты. Лученко пришла к нему в хирургию, долго ходила вокруг да около, что для нее совсем не характерно, наконец сказала:
— Никитушка, а помнишь, как ты пытался за мной ухаживать на первом курсе?
Он чуть журнал обходов не выронил.
— Конечно, помню. — Доктор улыбнулся. — Но тогда за тобой кто только не ухаживал!
— Не льсти. Ты можешь как бы… М-м, в общем, освежить в памяти навыки записного сердцееда?
Зарайский расхохотался.
— Верка, ты же меня знаешь! Я этих навыков никогда и не терял. — Он шутил, и оба это знали, но разве настоящий мужчина может ответить как-то иначе?
— Ладно, слушай. Только учти, сейчас твоя очередь побыть моим психотерапевтом, так что — врачебная тайна и все такое, сам понимаешь.
За ее нарочито небрежным тоном скрывалось замешательство. Никита кивнул так, словно играть роль психотерапевта ему было не впервой, и приготовился слушать. Оказывается, гражданскому мужу Веры Андрею Двинятину необходима была небольшая порция лекарства под названием «ревность». Так она решила, хоть и не была уверена, но что еще делать, если… Если муж как бы есть и его как бы нет? Никогда нет. Вначале строительство дома, долгожданного гнездышка в Пуще. Андрей пропадал на стройке, наивно полагая, что если станет работать вместе со строителями, то дом будет к зиме достроен. Домой он приходил только ночевать, да и то не всегда. Частенько оставался допоздна в Пуще и засыпал посреди строительного бедлама. Иногда приходил и сразу же скрывался в ванной, усердно чистил зубы, чтобы уничтожить запах спиртного. Но от Веры разве утаишь!.. Она все равно чуяла, да и Пай подтявкивал — не любил пес подвыпивших мужчин. Они с Верой несколько раз из-за этого ссорились: какой нормальной женщине такое понравится? И хотя Двинятин оправдывал свое отсутствие и запах водки якобы укреплением неформальных отношений с работягами — дескать, благодаря таким усилиям скоро, совсем скоро будет достроен их общий загородный дом, — Вере это все равно было не по душе.
А потом строители разбежались кто куда, новые нанятые работали неделю и тоже исчезали. Стройка остановилась. Тогда Андрей сам начал там что-то ковырять, но быстро бросил. И вот теперь с головой ушел в работу. Утром уезжает в свою ветеринарную клинику, ночью приезжает. И субботу, и воскресенье проводит в клинике. Оправдывается тем, что нужно заработать нужную сумму для достройки дома.