Они стояли на продуваемом ветром перекрытии, посреди строительного мусора, прутьев арматуры, обломков досок и обрывков проволоки.
— Что ты ищешь? — спросил Никита Веру.
Она вместо ответа забрала у него фонарик и принялась светить под ноги, медленно расхаживая туда-сюда. Бригадир, приведший сюда гостей, курил невдалеке, около колодца лестничных пролетов, и ему было все равно, что тут происходит. Тогда Зарайский встал между Верой и обрывом вниз, решив, что раз уж он тут лишний, так как ничего не понимает, то по крайней мере может коллегу подстраховать, если она оступится.
Вера же не обращала ни на что внимания и все светила под ноги. Наконец разогнулась, потерла поясницу и удовлетворенно сказала:
— Тот редкий случай, когда я работаю не своим собачьим чутьем, не интуицией, а обычной логикой.
— Ну да? И что?
— Смотри. — Она посветила под ноги.
— Все равно не понимаю…
— Все эти железяки, которые потом заливают бетоном…
— Арматура?
— Да, она. Все арматурины прямые. Хоть и разной длины: вот эти длинные, эти обрезаны сваркой, видишь?
— Ну и что?
— А вот эта согнута. Одна-единственная. Других гнутых здесь нет.
Никита присмотрелся внимательнее.
— Действительно. Тебе это о чем-то говорит? Может, случайно погнули.
— Если бы я не искала чего-то подобного, тогда это могла быть случайность.
Никита развел руками.
— Сдаюсь. Ты гений сыска. Поднимаю планку: ты не Шерлок Холмс, а Ниро Вульф.
Вера рассмеялась.
— Ну, спасибо тебе! Нашел с кем сравнить. Я что, толстая?
— Ох уж эти женщины… Но почему ты искала гнутую арматуру?
— Пойдем, я замерзла, — попросила Вера.
И уже внизу, по дороге к воротам, сказала странно:
— Потому что, как ты сам заметил, нетипичные переломы ног. И потому что жена с подругой. И главное, потому что все это — ключ.
Зарайский даже и не надеялся хоть что-то из этого понять…
Он и сам не понимал, почему так разнервничался, когда увидел, что за Верой настойчиво ухаживает актер Билибин. Это ведь не новость, что Вера — необыкновенно привлекательная женщина, что на нее смотрят, она нравится мужчинам. Нормальное отношение. Не говоря уж о том, что когда с ней начинаешь разговаривать, то вообще погибаешь… Однако все эти годы она любила только его, Андрея Двинятина.
«Кстати, до сих пор непонятно, что она во мне нашла». Ветеринар посмотрел в зеркало, хмуро подмигнул отражению. Оглядел смотровую комнату, шкафчики с инструментами и лекарствами, стол, куда водружали мелких животных. Под столом лежала собачья шерсть, еще не успели убрать. Финансовый кризис заставил ветеринаров оказывать услуги не только по лечению собак, но и по стрижке. Это Зоя взяла на себя, спасибо ей. Двинятин стричь не умел и не хотел. Лучше заниматься любыми, самыми экзотическими животными, считал он. Хотя, если приведут даже самую обычную животину, к которой ты давно не прикасался, то экзотика та же самая. Например, коров он не видел со времен поездки в Великобританию, то есть уже несколько лет. А вот недавно…
Несколько месяцев назад он сидел у себя в приемной комнатке за столом и заполнял журнал регистраций своих четвероногих пациентов. На пороге комнаты возник монах, Андрей поднял голову и с любопытством ожидал, что он скажет. Тот осторожно спросил:
— Кто здесь ветеринар будет?
Андрей оглянулся; в смотровой, кроме него, никого не было. Зоя наводила порядок в операционной.
— Да вроде, кроме меня, никого больше. У вас собака или кошка приболела, святой отец?
— Корова, — вздохнул посетитель и, повернувшись, вышел во двор.
— Ну да? Интересно…
Во дворе, привязанная к ограде клиники, мирно пощипывала травку крупная буренка. Была она вся черная, с белым ромбовидным пятном на лбу и несколькими белыми пятнами на спине и животе. Оказывается, монах пришел из Китаевой пустыни. Ветеринарная клиника расположилась на краю Голосеевского леса, и, для того чтобы попасть в больницу для животных, послушник прошел с буренкой несколько километров через лес.
— Что с ней? — Двинятин подошел вплотную к животному и похлопал по спине. Та повернула голову, скосив глаза на доктора, и опять принялась за травку.
— Она вообще-то добрая, хорошая корова, — сообщил монах, — да вот что-то приключилось с ней, раздоиться никак не может. Словно камень в мошне застрял.
— Как зовут? — поинтересовался ветеринар, наклоняясь к коровьему вымени.
— Брат Василий.
— Э… Кхм… Очень приятно, а меня Андрей. Я вообще-то про корову спрашивал.
— Ее-то? Параскева.
— Корова Параскева, это интересно, — усмехнулся Андрей.
— Вообще-то мы ее зовем Парася. Она у нас голштинской породы.
Он сказал это со смесью смущения и гордости. Монах был, как заметил Двинятин, еще довольно молодой человек.
— Вот что, Василий. У вашей Параси «горошина в соске», — сообщил ему свой вывод ветеринар.
— Это как же? Она у нас горох не ела… — Молодой монах растерянно развел руками.
— Горох тут ни при чем. Вы ведь вручную ее доите?
— А то как же. У нас братия утром и вечером парное молоко пьет.
— А «горошина» или, по-научному, молочный камень, и есть причина закупорки соска у вашей «девушки Прасковьи из Подмосковья».
Ветеринар подмигнул монашку, цитируя песню группы «Уматурман».
— Она не из Подмосковья, она из Китаевой пустыни, — не понял шутки Василий.
— Это я сообразил… Я сейчас.
Двинятин направился в клинику за инструментами. Оглянувшись с высокого крыльца, он посмотрел на корову с живым интересом, уже предвкушая удовольствие от того, как избавит Парасю от неприятностей.
— Что там? — спросила Зоя. Она наблюдала сцену обследования коровы из окна смотрового кабинета. — Покупаешь рогатый скот?
— Нет, тебе уступлю, бери недорого… Ладно, шутки шутками, а «там» имеется молочный камень и повреждения выстилающей ткани соска. Интересная, хотя и узкая область ветеринарии.
Через несколько минут он уже сидел на низенькой табуреточке перед пациенткой. Вновь прощупывая сосок, ветеринар обнаружил уплотнение примерно на середине вымени. Чтобы избавить корову от этого, Двинятин начал вводить в канал специальный инструмент, напоминающий спираль. Корова вздрогнула, а мгновение спустя ветеринар уже сидел на земле, очумело потирая плечо.
— Ничего себе, — пробормотал обескураженный Двинятин.
Василий, с умным видом наблюдавший процесс лечения, прижал ладонь ко рту, чтобы не засмеяться.