К примеру, он стал завсегдатаем «Акрополя», богатого традициями кафе венского образца. Здесь банковские служащие пили стоя свой эспрессо, сюда забегали на перерыв владельцы магазинов, здесь художники боролись с похмельем, фотомодели сидели с апельсиновым соком и мобильником, ожидая звонка из агентства, а красивые женщины, не обремененные профессиональными обязанностями, планировали прогулки по магазинам.
В таких заведениях не заказывают в восемь утра ординарное вино, здесь тебе в пол-одиннадцатого подают кампари.
Джекки откинулся на спинку красного плюшевого дивана и принялся маленькими, дисциплинированными глотками смаковать кампари.
Прохожие за большими окнами «Акрополя» раскрыли зонтики. Морось сменилась серьезным осенним дождем.
Через несколько дней открывается Франкфуртская книжная ярмарка, на которую Джекки возлагал большие надежды. Давид, ясное дело, попадет в число тамошних звезд. От журналистов отбою не будет. Издательства со всех концов света кинутся приобретать права на перевод. «Лила, Лила» уже продана в шесть стран, но на свете-то их куда больше.
Джекки расплатился, оставив щедрые чаевые. На чаевых он не экономил, при всей своей прижимистости. Никогда ведь не знаешь, вдруг придется просить официанта об услуге.
Он надел новое пальто английского сукна и стильный капюшон от дождя и вышел на улицу. Прохожие держались ближе к стенам домов, опасаясь, что машины забрызгают их грязной водой. Уже метров через двести Джекки вошел в книжный магазин Винтера для очередного выборочного контроля. «Лила, Лила» была выставлена и в витрине, и на самом верху стенда первой десятки. И среди романов под буквой «К» тоже была хорошо заметна – стояла не корешком, а обложкой к читателю.
Однако на столе с бестселлерами стопку «Лилы» почти полностью заслонял «Гарри Поттер».
Джекки незаметно передвинул стопки, восстанавливая литературную справедливость.
Следующая его цель – бар гостиницы «Отель дю лак». Одиннадцать часов. Самое время для второго кампари за здоровье Давида Керна.
Давид впервые надел новый темный костюм от Хуго Боса – однобортный пиджак с застежкой на две пуговицы, чистая шерсть, классический покрой. Вообще-то ему больше понравился другой костюм, фирмы «Ком де гарсон», но Мари, которая пошла в магазин вместе с ним, воспротивилась: «Костюм от «Ком де гарсон» плохо вяжется с концом постмодернистского дендизма».
Мари была в новом черном платье с круглым вырезом. Давид не сомневался, что в этом зале нет никого красивее ее. А зал, между прочим, большой, и красивых женщин много.
Издательство «Кубнер» поселило их в гостинице, которая не вполне отвечала их представлениям о жилище звезды нынешней книжной осени. В номере был стол, шкаф, окно, выходящее на задний двор, и, что особенно раздражало, две ниши с односпальными кроватями, которые невозможно поставить рядом. То есть либо надо тесниться на одной кровати, либо спать врозь. Либо сперва тесниться, а потом расходиться.
Мари выражала свой протест, бросая махровые полотенца на пол после однократного использования, хотя наклейка с улыбающимся глобусом на светло-желтой кафельной стене крошечной ванной убедительно просила постояльцев этого не делать.
Они находились на приеме, устроенном крупным немецким издательством. Давид не понял, каким именно. В расписании просто стояло: «С 18.30 разл. приемы, «Франкфуртер хоф».
Карин Колер заехала за ними в гостиницу и с тех пор не отходила ни на шаг. Опекала, словно церемониймейстер, представляла разным людям, толпившимся вокруг, тактично подводила к другим, которые не толпились.
Давид пожимал руки и вежливо улыбался комментариям вроде:
– Ах, я буквально проглотила вашу книгу.
– Вы знаете, что по вашей милости я плакала?
– Только-только начал читать ваш роман. Умоляю, не говорите, чем все кончится!
– Моя жена прочла вашу книгу и прямо-таки требует, чтобы и я тоже прочитал.
– Ваша книга лежит у меня на ночном столике, на самом верху.
Уже некоторое время он держал в руке палочку сатай, с которой нет-нет да капал арахисовый соус – возможно, ему на брюки, он не отваживался бросить взгляд вниз. Палочку он зажал, как сигарету, между указательным и средним пальцами левой руки, держа в ней еще и бокал. Салфетку сунул под левую мышку. Каждый раз, когда он собирался переложить сатай в правую руку и поднести ко рту, начинались рукопожатия. В данный момент он пожимал руку Джереми Стьюарда, лауреата премии Букера, которого Мари представила ему с легким восторгом в голосе. Давид пока не читал его книг, но знал, что Мари они очень нравятся.
– You're one of my heroes, [22] – сказала она, как раз когда Карин Колер потащила его прочь, чтобы познакомить с очередной важной персоной: Йенсом Риглером, главным редактором издательства «Лютер и Розен».
Риглер оказался толстяком с иронической складкой у рта. Когда Карин представила их друг другу, он сказал:
– Наконец-то мы с вами встретились. Кстати, я на вас в обиде.
– За что? – испугался Давид.
– За то, что вы не послали рукопись мне.
– Рукопись прислала нам подруга господина Керна, – вмешалась Карин. – Он даже не знал об этом.
– Тогда я в обиде на вашу подругу. Она хотя бы хорошенькая?
Давид смерил его взглядом, пытаясь подыскать более деликатный ответ, чем «сволочь ты!».
И опять Карин пришла на помощь:
– Она просто красавица.
Риглер поднял брови.
– Вы привезли ее с собой?
– Нет.
В тишине, повисшей после резкого ответа Давида, послышался чей-то голос:
– Никто не видел официанта с вином? Он что тут, один-единственный?
Худшие опасения Давида оправдались: Джекки.
Он был в черном блестящем костюме с пурпурной бабочкой. Кожа на скулах разгоряченно-красная, глаза несколько остекленевшие, беспокойно переминается с ноги на ногу.
– Устраивают помпезный прием, а выпить нечего!
– Я принесу, – сказал Давид и исчез в толпе.
Мари все еще разговаривала с лауреатом Букера. Давид обнял ее за плечи, привлек к себе. К счастью, уже после нескольких фраз Джереми Стьюард завел разговор с французским издателем, остановившимся возле них.
– Здесь Джекки, – тихо сказал Давид.
Мари взглянула на него так, будто не расслышала.
Давид подбородком показал ей, куда смотреть.
– Вон он. С Карин Колер и главным редактором «Лютера и Розена». Пьяный, в смокинге.
Мари чуть не расплакалась.
– Сожалею, – сказал Давид.