Внезапно Андрей поднял голову и насторожился. Едва различимый механический звук коснулся его ушей. Но это, уже знакомое ему потрескивание на этот раз было другим: не дробным, а равномерным. И каким-то… подсвистывающим.
– Ты здесь? – крикнул он в высоту. – Покажись мне! Скажи, чего ты хочешь!
Потрескивание усилилось. Казалось, кто-то невидимой рукой увеличивает громкость транзисторного приемника.
– Покажись! – взмолился Голота. – Дай мне знак!
Он напряженно всматривался в небо, завешенное рваными лоскутами почти растаявшего тумана.
А звук между тем сделался угрожающим. Он сверлил сырой воздух, как стену, расшвыривая в разные стороны землю и мелкие камни, проникал Андрею в легкие, барабанил в грудь, хлестал по лицу.
– Покажись!.. Я жду тебя!.. – Голота вдруг осекся и от неожиданности присел.
Огромная черная туша выплыла из тумана и нависла над его головой зловещим свистящим молохом.
Андрей упал на спину и, обезумев от ужаса, вскинул руки, пытаясь заслонится от рычащей железной смерти с хорошо различимыми красными буквами «Внутренние войска МВД СССР».
Невесть откуда взявшаяся стальная птица что-то хищно высматривала на острове. Вертолет медленно двигался вдоль скалы, едва не задевая ее лопастями.
Голота замер. Мгновенное осознание новой опасности парализовало мышцы.
«Это смерть!» – вопил мозг. «Беги, беги, беги…» – умоляло сердце.
Он зажмурился, словно ребенок, который хочет стать невидимым, перевернулся на живот, сжался в комок и вдруг, отчаянно оттолкнувшись от земли, вскочил на ноги и бросился к скале. В ту же секунду бешено заработал невидимый молот, и лопнувшие камни за спиной плюнули вверх острыми пыльными брызгами. Андрей дернулся вправо, потом влево, как затравленная терьерами лиса, пригнулся, чтобы не угодить под рикошет, и снова ринулся к скале. Там, впереди, чернел узкой трещиной спасительный вход в пещеру. Острый свинец быстрыми стежками пришивал лохмотья тумана к земле у самых ног Андрея. Выщербленные, обкусанные камни корчились в судорогах, как подранки, разбрасывая вокруг себя пригоршни пыли и крошки.
Неожиданно шквал огня прекратился. Автоматчику в вертолете нужно было несколько секунд, чтобы поменять обойму, но этих секунд Голоте хватило, чтобы добежать до скалы и боком втиснуться в пещеру. Она все-таки означала жизнь.
Андрей не представлял, сколько времени он провел в своем убежище, не решаясь ни выйти оттуда, ни даже высунуть нос. Может, два часа, а может, и пять.
«Десант на остров не высадят, – успокаивал он себя, – не рискнут… Покружат над скалой и уберутся восвояси».
И все же ему было жутко. Сезон охоты на зверя открыт. Охотники недосчитались добычи, не обнаружили ее ни среди мертвых, ни среди живых, и вернулись на остров с единственной целью: исправить ошибку, восстановить статус-кво. Те, кого не существует, не имеют права жить. Даже вдали от людей, на необитаемом, гиблом клочке земли, затерянном в безмолвии ледяных озер. А мертвые должны сами хоронить своих мертвецов…
Голота выглянул из пещеры, когда равнодушное, холодное солнце, миновав зенит, поплыло вниз, облизывая бесцветными лучами исстрадавшиеся камни. Над скалой висела безмятежная тишина, небо было чистым, и озеро спокойно прижималось к нему грязноватой щекой-горизонтом.
Андрей уже все решил. Ему пришла в голову эта дикая, сумасшедшая мысль, пока он сидел на перевернутом ящике в своем таинственном убежище и дрожал от страха. Мысль была глупая, обреченная на неуспех, но она единственная призывала к действию, а значит, к надежде.
Он вернулся в глубь пещеры, присел на корточки и зачем-то набил карманы золотом. Со стороны это, вероятно, выглядело забавным. Даже на воле, в настоящей жизни, он едва ли нашел бы применение всем этим серьгам, кольцам и браслетам. Но Андрею нужно было взять с собой доказательство своего открытия, оставить память об этом острове, где он всего за два последних дня столько раз умирал и воскресал. Вряд ли он кому-нибудь когда-нибудь сможет предъявить это доказательство. Только самому себе. Но и это казалось ему сейчас необычайно важным.
Он собрался с духом, размял уставшие, затекшие пальцы, потом приподнял с одного края тяжелую крышку, отломившуюся от первого ящика, просунул ее в кольцо скованных рук, прижал к груди и, оторвав от земли, понес к выходу…
Озеро – не море. Чтобы, обняв доску, доплыть до какого-нибудь берега, работая одними ногами, потребуется не больше суток. Время, достаточное для переохлаждения, – три часа. Лотерея не в пользу игрока. А если учесть, что следующий участок суши может оказаться точно таким же безлюдным, мертвым островом, то шансы на выигрыш просто равны нулю.
Но победить может только тот, кто играет. Нелепо рассчитывать на куш, когда даже не приобрел билет. «Два гроша надежды» – так, кажется, назывался фильм, который он крутил очень давно в кинотеатре «Победа». Что там два гроша! И одного достаточно…
Если где-то и есть жизнь, то она – на востоке. Голота обошел остров вдоль берега, чтобы заходящее солнце оказалось прямо за спиной, шагнул в воду, морщась от обжигающего холода, взглянул в последний раз в надменное, равнодушное небо и бросился вперед…
Он плыл, рыдая в голос от отчаяния, усталости и страха, зажав в окоченевших ладонях свой единственный и такой бесценный грош надежды…
Уже смеркалось, когда Андрей почувствовал, что доска заскользила быстрее. Подводное течение – не редкость для карельских озер, ведь их питают десятки быстрых речушек.
«Значит, где-то близко устье», – вяло подумал Голота.
Он уже дважды терял сознание. Перед глазами цвели магнолии, грудь ласкал горячий песок, а рядом шумел прибой волшебного Черного моря, которое он ни разу в жизни не видел.
Андрей пробовал читать вслух стихи, чтобы окончательно не впасть в забытье. Губы не слушались, распухший язык кровоточил, израненный лязгающими зубами. Но временами ему казалось, что стихи льются легко и внятно. Голос становился сильным, вольным, как ветер. Ему вторили скалы, подпевало небо, а перед глазами цвели магнолии…
Он приходил в себя и снова с горечью осознавал, что моря нет, а есть только ледяное безмолвие озера, что горячий песок сменился грубой деревянной доской, а немой язык так и не справился с несложным «Я помню чудное мгновенье…».
На воду упала ночь. Теперь зрение стало ненужным. Умерли почти все чувства, кроме слуха и осязания. Уши еще ловили шорохи и всплески, а тело боролось с холодом, но уже не яростно – по инерции.
Когда Голота перестал чувствовать ноги, он даже не испугался. Ему вдруг стало все безразлично. Лишь появилась досада на то, что реальность продолжает напоминать о себе. Хотелось уже навсегда остаться там, на берегу Черного моря, среди благоуханных цветов и райской безмятежности. Одно движение плечом – и он поменяется с доской местами, уйдет под воду и больше никогда не вынырнет в этой опостылевшей ледяной му́ке.