Вышла Катька – все замолчали. Девочка прошествовала на кухню и, оглянувшись, поманила мать пальцем.
– Я есть хочу, – пожаловалась она Антонине Ивановне.
– Сию минуту, что ли?
– Я давно уже есть хочу. Сколько можно об одном и том же разговаривать? Пусть домой идут.
Женщины, словно услышав Катькины слова, дружно засобирались. Тетя Ева прошла на кухню, обняла младшую Самохвалову и прошептала той в ухо: «Не обращай внимания, бат». Санечка подозрительно посмотрела на них, но ничего не сказала. Кроме рыданий, изо рта ничего не вылетало. Катька высвободилась из Евиных объятий и со скучающим видом уселась на табуретку, Антонина вышла в прихожую проводить подруг.
– Мама, – поинтересовалась Катя. – А почему у тети Евы детей нет?
– Откуда им взяться-то? Она же замужем никогда не была.
– Ну и что?
– Как это «ну и что»? А откуда дети-то берутся?
Катька презрительно посмотрела на мать, подозревая ту в слабоумии:
– Ну не у всех же они оттуда берутся. У нас в классе многие без отцов растут. Это называется «неполная семья». У нас с тобой, между прочим, тоже неполная семья.
– Это с какой стати-то? – не согласилась Антонина Ивановна.
– С такой, – грустно продолжала рассуждать Катя. – У тебя тоже нет мужа.
– Ну у меня-то он был. А у Евы не было отродясь.
– Почему? – продолжала настаивать девочка.
– Откуда я знаю почему? Может, страшненькая она была в молодости. А может, невезучая просто.
– Как я? – уточнила Катька.
У Самохваловой сжалось сердце:
– С какой это стати?
– Ну ты же сама говорила: кто меня замуж возьмет? Страшненькая. Больная.
– Я-а-а такое говорила? – вытаращила глаза Антонина.
– Ты, – подтвердила девочка.
– Когда?
– Всегда. И вообще, мам, не в красоте счастье. Только не надо мне врать сейчас. Я все понимаю: ты же своего Петю не за красоту полюбила? Он же страшный!
– Никакой он не страшный.
– Страшный! – притопнула ногой Катька. – Даже Пашкова сказала, она тебя с ним видела.
– Когда это она меня с ним видела? – распушила перья Самохвалова.
– Вчера, – оборвала ее дочь и замолчала.
Антонина, пойманная с поличным, покраснела, а потом выпрямила спину, взметнула недавно обновленные кудри и с вызовом произнесла:
– Ну и что?
– Ничего, – спокойно обронила девочка. – Врать не надо. Я же вижу.
– Что ты видишь?
– Все, – уверила ее Катька и вышла из-за стола.
Ночью Антонина Ивановна не сомкнула глаз: она вроде и сама хотела поговорить с дочерью, но потом, когда удобный момент выдастся. Посадить вот ее рядом и сказать честно: так, мол, и так, хочешь – казни, хочешь – милуй. Стареет ведь твоя мама, сколько еще ей жизни осталось. Может, даже про здоровье добавить, что нужно это женщине, чтоб нравиться, и все такое. И не надо замуж выходить. Потому что смешно, в пятьдесят три-то года. Можно дружить, отдыхать вместе ездить, праздники отмечать. Опять же материально не так тяжело. Где гвоздь прибить, где сумку донести. Одним словом, как хочешь, Кать, а скрывать я больше не могу и не хочу, иначе что это за жизнь-то такая.
Вот так и хотела сказать, да не успела. Пашкова эта, как сорока, на хвосте принесла.
Утром, проводив дочь в школу, позвонила Еве на работу.
– Нотариальная контора, – поприветствовали ее в телефоне. – А Евы Соломоновны нет. Заболела.
– Заболела? – не поверила Антонина Ивановна и тут же бросилась звонить на домашний.
– Ничего не заболела, – опровергла нотариус Шенкель худшие предположения Антонины. – Слесаря жду.
– А врать-то зачем? – изумилась Самохвалова.
– Ну ты же врешь… – легко вынесла приговор Главная Подруга Семьи.
– Я-а-а? – возмутилась второй раз пойманная с поличным Антонина.
– Ты… Я тебя видела.
– Понятно, – не стала оправдываться Антонина Ивановна. – А чего ж молчала?
– А чего говорить? Не маленькая уже. Значит, надо.
– Да! Надо! – с гордостью подтвердила Самохвалова и почувствовала себя гораздо лучше.
– Ну, надо, значит, надо, – спокойно отреагировала Ева Соломоновна и переспросила на всякий случай: – А ты чего хотела, Тоня?
– Уже ничего, – буркнула подруга и повесила трубку.
«Никому ничего объяснять не обязана! – неистовствовала Антонина Ивановна, расхаживая по квартире из одной комнаты в другую. – Ни-ко-му ни-че-го!» Да и что могла объяснить страстная Самохвалова старой деве Шенкель?! Что у нее голова кружится от запаха мужского пота? Что сердце выскакивает и в груди так ломит, аж страшно становится? Что в животе сосет, когда она то самое, мужское, чует? Разве она это поймет?! А может, про старость ей рассказать? Как страшно, как одиночества не хочется, как в зеркало смотреть обидно. Как дочь растет и другие красавицы бегают. И еще хотелось прокричать ей, Еве, как много еще в ее теле нерастраченной любви, ненужной детям, не материнской! И как мучает ее эта любовь, не способная излиться вовне. Как терзает и требует повиновения. «Слушай меня!» – кричит она ей и заставляет вопреки всему смотреться в зеркало, шить платье и даже думать, не порадовать ли его чем-нибудь этаким. Много, что ли, он со своей этой Наташей видел?
Но рассказывать Еве это было нельзя, Катьке – тем более, а Санечка ни о чем, кроме как об Ирискином позоре, думать не могла. «Вот и попробуй не врать!» – извинила себя Антонина и поклялась остаток жизни прожить так, как ей хочется.
«Я тогда тоже буду жить, как мне хочется», – пригрозила Катька невидимому врагу и на какое-то время успокоилась.
Врать родителям считалось чуть ли не хорошим тоном. «Где ты была?» – спрашивают мама, папа, бабушка. Говори «на субботнике», «на демонстрации», «на репетиции», «в библиотеке». «Кто к тебе приходил?» Отвечай: «Никто. Это деньги за уборку собирали». Или того лучше – «на похороны». С похоронами, правда, надо быть поаккуратнее – видно же, никто не умер. Все соседи – в добром здравии. Поэтому лучше придумать нечто более правдоподобное. Например, почтальон дверью ошибся. Да мало ли способов пустить пыль в глаза? Не умеешь – научим, не хочешь – придется. «По-другому нельзя», – размышляла младшая Самохвалова после мастер-класса, проведенного Пашковой.
– Дура ты, Катька. Кто ж сейчас всю правду выкладывает?
– А мне скрывать ничего, – слабо сопротивлялась девочка.
– Всегда есть что скрывать, – убеждала Пашкова, роняя семена на подготовленную почву.
«Мне же она ничего не сказала! – бунтовала Катька против матери, возобновившей взаимоотношения с черепаховым Солодовниковым. – Теперь опять его к нам домой притащит».