— Давно мы здесь?
— Двадцать пять дней.
— Да ты чего? Гораздо больше.
— Двадцать пять — я тебе говорю.
— А кажется — целую вечность.
На двадцать пятый день с момента прибытия альпийских стрелков в Гулистан и на тридцать шестой день после высадки в Афганистане на базу «Айс» было впервые совершено нападение.
Поднявшаяся ночью песчаная буря не утихает, в воздухе висят пыль и густой оранжевый туман — неба не видно. Несколько десятков метров до столовой или туалета приходится проходить, склонив голову, прищурив глаза и крепко сжав губы, а вот незащищенные щеки покрываются царапинами. Палатки дрожат, словно окоченевшие звери, вслед за порывами ветра слышится пугающее завывание эха. Песчинки, обезумевшие от стремительного ветра, заряжают электричеством все, что ни попадается им на пути: вся база будто опутана низковольтными проводами. Истерия молекул проникла даже в сердца военных, которые стали разговорчивее, чем обычно. В Развалине раздаются громкие, заглушающие друг друга голоса ребят из третьего взвода. То и дело кто-нибудь встает с лавки и подходит к единственному окошку взглянуть на кружащееся облако пыли и на смерчи, носящиеся по плацу, словно призраки. Только и слышно: «Ни фига себе!» или «Пиздец!».
Больше всего гомон мешает сержанту Рене, который пытается написать по электронной почте Розанне Витале и никак не может подобрать правильные слова. У себя в голове он по привычке разложил все по полочкам, но как только он начинает излагать свои соображения, логика мгновенно рушится, оказывается ненадежной. Начал он с подробного рассказа о военном походе — утомительном перелете из Италии, медленно текущих днях в Герате, переброске на базу, — он даже позволил себе подробно и по-своему поэтично описать рейд в Калайи-Кухну и песчаную бурю. Только потом он переходил к истинной теме письма: абзац начинался со слов «Я долго думал о нашем последнем разговоре», и дальше Рене пришлось выделывать все более немыслимые трюки, чтобы не употребить слово «ребенок» и обойтись описательными выражениями вроде «случившееся», «то, что произошло» и «ты сама знаешь что». Перечитав письмо, Рене почувствовал, что в пространном вступлении есть что-то обидное, словно он говорит об их главной проблеме как об одном из великого множества дел, словно для него это совсем не важно, ну или почти не важно, хотя на самом деле для него это очень важно и это должно быть ясно. Поэтому он все стирает и начинает сначала. Это уже четвертая попытка, и несмотря на все стилистические потуги, несмотря на то, что ему начинает казаться, будто он уже испробовал все способы, чтобы подойти к волнующей теме, до заключения он так и не добрался. Он спрашивает себя, можно ли выразить то, что ему нужно сказать, не рискуя показаться бессердечным, или трусом, или бессердечным и трусом одновременно. В порыве отчаяния он набирает короткое письмо:
Дорогая Розанна!
Наверное, тебе лучше сделать аборт.
И нажимает на кнопку «Отправить». Но из-за бури соединение плохое, и Рене успевает удалить сообщение прежде, чем оно уходит.
Под ногами у него образовался вонючий пятачок из окурков и пепла, дым ложится в воздухе мягкими слоями, но Рене опять закуривает. Ребенок разрушил бы ему жизнь или как минимум создал бы немало трудностей. И вообще, какой смысл заводить ребенка с женщиной, с которой он едва знаком, вернее, вообще не знаком, с женщиной, которая на пятнадцать лет его старше и которая платит ему, чтобы насладиться его телом? Ребенок — дело серьезное, это не шутка, детей заводят, когда для этого есть условия, когда это можно заранее спланировать. Доктор сказал, что от ребенка можно избавиться за несколько секунд, никто ничего не заметит — ни мать, ни ребенок… что же он все твердит «ребенок» да «ребенок», хватит! Размером тот не больше комара, высосут через трубочку, и все дела. Из того, во что он вляпался, есть только один выход: Розанна должна сделать аборт. К сожалению, он в командировке и не сможет быть рядом с ней, ему очень жаль, но потом он пошлет ей цветы — в больницу или домой. Кстати, какие цветы посылают сделавшей аборт женщине?
Тут в душу сержанта закрадывается сомнение: не проявляет ли он эгоизм? А вдруг он не прав? Что, если тому, что он собирается совершить, нет прощения? Розанна сказала, что сама во всем виновата, что вина на сто процентов ее, но откуда Рене может знать, как потом Господь Бог будет судить, кто прав, а кто виноват? Сержант вновь погружается в размышления, невидящий взгляд обращен к окну, в которое бьются вихри пыли. Рене не очень знаком с опасными лабиринтами, в которые могут завести размышления, его голова привыкла к прямой последовательности, к тому, что одно логически вытекает из другого. Все эти метания туда-сюда, мельтешение аргументов «за» и «против» невероятно его утомляют.
— Сержант, очнитесь!
Пассалакуа хлопает в ладоши у него перед носом, Рене вздрагивает. Обидевшись, толкает товарища. Дзампьери, сидящая за другим столом, встает на сторону Рене:
— Да оставь ты его в покое! Не видишь, что сержант пишет любовное письмо? — Она подмигивает, но Рене не отвечает.
Он выходит из электронной почты и дважды кликает по иконке Warcraft II. Отвлечься, ему нужно ненадолго отвлечься.
Неподалеку, за столом, стоящим ровно благодаря половине рулона туалетной бумаги, который сплющили и подсунули под одну из ножек, Йетри, Кампорези, Чедерна и Маттиоли играют в «Риск». В таких играх Чедерна вечно проигрывает, потому что слишком уверен в себе. Он выбрал черных и менее чем за час потерпел поражение на нескольких территориях. Его армия рассеяна, и он решает сосредоточить оставшиеся силы в Бразилии, упорно преследуя закрепившихся в Венесуэле воинов Йетри. Всякий раз, когда очередь доходит до Чедерны, он бросается в атаку, и Йетри это начинает злить. Он считает, что миссия приятеля не имеет ни малейшего отношения к разгрому его, Йетри, армии и завоеванию Южной Америки. Чедерна просто обнаглел и пытается помешать Йетри, испортить ему игру, потому что сам проигрывает и никак не может смириться с тем, что у Йетри все идет хорошо (завоевав Северную Америку, Йетри медленно продвигается на юг).
— Атака из Бразилии на Венесуэлу, бросаю три кубика, — заявляет Чедерна. — Прощайся с танками, целочка!
— Ну что ты вечно ко мне пристаешь, — отвечает Йетри, но сразу же жалеет о сказанном. Маттиоли ехидно улыбается.
Чедерна передразнивает:
— Ну что ты вечно ко мне пристаешь… в Венесуэле окопались сраные коммунисты, надо их покарать. Вот и все.
Он швыряет кубики на доску, пытаясь разбросать солдат Йетри, который долго и старательно выстраивал их рядами. Пять, шесть и два.
— Бум!
Йетри неохотно берет голубые кубики. Хотя у него многочисленная армия, теперь она выглядит беспомощной, охваченной хаосом отступления. Он бросает кубики, два из трех приносят ему меньше очков, чем Чедерне. Тот быстро снимает с доски его танки, всякий раз изображая взрыв.