Децилитры крови были взяты из бледных вен Марианны, чтобы обнаружить признаки редких или аутоиммунных заболеваний. Надо было расшить радиус поиска, исключить волчанку, сахарный диабет, целиакию, болезнь Кушинга и болезнь Крона… На втором месяце хождения по больницам вместе с Эрнесто Марианна внешне выглядела здоровой, возможно, несколько анемичной, хотя число красных кровяных телец это не подтверждало. Ей дважды делали компьютерную томографию и один раз электромагнитный резонанс, снова сделали рентген головы и грудной клетки — на сей раз их описывали все коллеги Эрнесто, а также одно швейцарское светило, с которым специально связались: никто не смог устоять перед убедительными речами Эрнесто и его трогательной отцовской заботой. Здоровье Марианны стало достоянием общественности, и мы сами уже почти забыли, что подтолкнуло нас к напряженным поискам: провал на экзамене. Мы сами уже поверили в то, что она больна, что ее жизнь в опасности. А она настолько ослабла и устала, что у нее не было сил сопротивляться. Тем не менее, как я понял лишь много времени спустя, хотя должен был обо всем догадаться по многозначительным взглядам, которые порой бросала в мою сторону Марианна, она решила посмотреть, до чего дойдет Эрнесто, показать всему миру, что он безумен, даже если для этого ей придется пожертвовать своим телом. Она согласилась убрать ничем не опасную сальную кисту за левым ухом и не стала сопротивляться, когда в горло ей засунули зонд, спустили его по пищеводу и тщательно обследовали стенки желудка.
После того как гастроскопия дала отрицательный результат, Нини вдруг заявила, что хватит, не надо больше мучить Марианну. Она давно поняла, что с организмом дочери все в порядке, но сопротивляться мужу было бы для нее тяжело. Теперь пора было поставить точку. Разразился скандал. Когда Нини выступала против отца, что случалось нечасто, Эрнесто обычно переставал с ней разговаривать. Он проводил целые часы в темноте, порой мы натыкались на него в ванной — он лежал на коврике, скрестив руки на груди, словно египетский фараон. Однажды вечером он не пришел домой. Тогда-то Нини и обратилась к Марианне с той же самой просьбой, с которой сейчас обращалась ко мне:
— Иди, позвони ему! Попроси прощения! Скажи, чтобы возвращался домой!
— Я должна просить у него прощения?
— Да, ты.
— Почему?
— Так уж он устроен.
Больше Нини ничего не сказала. В семействе Эджитто нужно было самому догадываться о том, что, как и почему — никто ничего не объяснял. И Марианна не заставила себя упрашивать. С таким видом, будто она впервые задумалась о странном и вполне предсказуемом развитии ситуации, которую она сама создала, но при этом словно находясь за пуленепробиваемым стеклом, она решительно подошла к телефону, набрала номер Эрнесто и бесцветным голосом сказала:
— Я прошу у тебя прощения. Возвращайся домой!
Тем временем университет остался в прошлом, никто больше не смел завести об этом разговор, как и о безумной затее провести полное медицинское обследование Марианны: все это навеки кануло в Лету. Остаток учебного года Марианна просидела у себя в комнате. Это было похоже на карантин. Когда мы встречались, она выглядела такой счастливой и беззаботной, какой я ее давно не видел.
Летом мы вместе отправились путешествовать на машине — мы с сестрой и наши друзья. Конечной точкой было унылое побережье Балтийского моря, однако, когда мы пересекли границу между Австрией и Чешской Республикой, Марианна заявила, что хочет вернуться обратно, и попросила меня проводить ее на ближайшую станцию, где она сядет на первый же подходящий поезд.
— Я чувствую себя не в своей тарелке, понятно? Мне здесь не нравится, мне здесь очень тревожно.
Из-за нее все задержались на день в какой-то деревушке неподалеку от Брно, потом остальные продолжили путь, рассерженные из-за опоздания и из-за того, что теперь им пришлось потесниться.
— Не понимаю, почему ты не поехал с ними, — заявила Марианна, но было ясно, что она мне благодарна и в некотором смысле считает, что иначе и быть не могло. Я уговорил ее не жертвовать окончательно отдыхом: раз уж мы досюда добрались, можно по крайней мере посмотреть Вену.
— В Вене тебе не будет тревожно, — обещал я.
От этих дней, проведенных вместе, у меня осталось смутное, обрывочное воспоминание — словно от урагана, который застигает тебя в постели. Марианна была невыносима, казалось, она в любую минуту была готова расплакаться. Ела она мало — почти и не ела. В ресторане или в небольших забегаловках, где мы обедали, она вопросительно смотрела на еду, а потом, когда ей это надоедало, отставляла тарелку в сторону.
Через пару дней я тоже перестал есть. Чувство голода — единственное, что связывает пестрые сцены нашего путешествия. Меня мучил голод, пока Марианна с ненавистью глядела на страдающие женские тела на акварелях Эгона Шиле, а потом принималась меня умолять: пошли отсюда, немедленно, я ненавижу этот музей. Меня мучил голод, пока мы лежали с открытыми глазами на двуспальной кровати, спать на которой нам было неловко, и вспоминали истории из прошлого, вызывавшие у нас улыбку или причинявшие боль. Я чуть не падал в обморок от голода, меня мутило, пока мы молча катались на чертовом колесе и когда Марианна вдруг повернулась ко мне со взглядом, которого я у нее раньше не видел, и сказала: «Я никогда, никогда больше не хочу иметь с ними ничего общего!» Меня мучил голод во время бесконечного обратного путешествия под дождем, лившим с первой и до последней минуты. Сами того не замечая, мы подвергли себя радикальному очищению организма, которому научил нас Эрнесто: оставаться на голодный желудок столько часов подряд, сколько ты в состоянии выдержать.
По возвращении домой Марианна окончательно замкнулась в себе. Она принялась воплощать в жизнь задуманное с последовательностью, которая меня в ней всегда восхищала. Отыскала парня, с которым без особого восторга встречалась еще несколько месяцев назад, — ослепленного, обожающего, встретившего решительное молчаливое неодобрение Нини, затем переехала к нему, а через год выскочила за него замуж. Она решительно пресекла все попытки вмешаться со стороны наших родителей и все мои попытки сыграть роль посредника. Проявив невероятную изворотливость, она больше ни разу не заговорила с Нини и Эрнесто — даже по забывчивости, даже для того, чтобы сказать: «Оставьте меня в покое!» В последний раз она исполнила нисходящий пассаж на невероятной скорости, ни разу не споткнувшись, до самых низких нот.
Вот во что превратилось прошлое, к чему привели все гневные выступления Эрнесто, семейные ритуалы, подаренная и требуемая взамен любовь, наставления Нини, предостережения, упорная, безумная учеба, математическая олимпиада, на которой Марианна заняла второе место, ласковые слова, сольфеджио, мощные аккорды, гремевшие по всему дому, с первого до пятого этажа, доносившиеся до гаража и уходившие оттуда под землю, лицейские сочинения, написанные без чувства, но грамматически идеальные: все это внесло свою лепту в то, что Марианну завели, словно пружинный механизм. Миллион поворотов ключа за спиной свинцового солдатика — моей сестры. Пружина начала разжиматься, и сестра быстро зашагала к намеченной цели. Неважно, что намеченная цель находилась за краем стола: ощущение падения в пропасть в нашей семье было всем хорошо знакомо.