Но пауза кончилась. Никто больше Неждана в таком порыве не поддержал.
И следовало срочно продолжить, пока атмосфера висела доброжелательная и доверительная. Вот я и вспомнил про одну историю, как раз недавнюю и со мной происшедшую:
– Никогда и никому не известно, что ждёт его в будущем. Так и выйдя отсюда, люди сильно преображаются, становятся совершенно иными, если не сказать странными. Многие Светозарные живут в Набатной Любви скрытно, тая свою прежнюю историю, меняя имена и не общаясь больше со своими родственниками. Почему так? Что с ними происходит?
Тимофей Красавчик кивнул в сторону Ольшина:
– По словам очевидцев, человек, насобиравший десятый груан и вложивший его в кармашек своего пояса, меняется чуть ли не сразу. Он моментально забывает о своих товарищах и стремится быстрее покинуть Дно, оставляя здесь всех и вся.
– Точно, – подтвердил Мастер. – Сам видел, как наш академик изменился. Держа в руке последний груан, говорил одно, а как стал Светозарным – его словно подменили.
– Надо было его оглушить, а потом пояс снять! – слишком уж кровожадно и злобно прошипела Журба Бланш. – Как бы он тогда уйти сумел?
Тут же отозвался Ратибор Палка, тыкая в женщину, подобную цыганке, указательным пальцем:
– Все, кто пытался совершить подобное, – погибали. Причём от рук самого Светозарного. Потому что его в тот момент ни убить, ни даже ранить не получается. А сам он буквально голыми руками начинает разрывать тех, кто пытается его остановить или хотя бы помешать целенаправленному движению.
– Вот видите? – задал я вопрос, на который и не ждал ответа. – Не всё счастье там, где нам кажется издалека. Возможно, люди сами превращаются в монстров, опасных, асоциальных и безжалостных, и поэтому не стоит ли порадоваться людям, которые пусть и на Дне, но остаются людьми?
– Нет уж, нет уж! – опять прошипела Журба. – Мне в любом случае наверху было бы лучше.
– Чем? Если и тут человека гнетёт зависть, то и наверху эта зависть только усилится. Вот вам пример: я рисовал картины, уже сидя в тюрьме за мелкий проступок. Но и там меня отыскал один художник, решивший меня убить за лучшие умения в живописи. А ведь он был Светозарный! Вдумайтесь в это! Имел силы, достаточные для убийства валуха, ни в чём не нуждался, жил в роскоши и довольстве, а всё равно пришёл мне мстить… – сделав паузу и видя, как все с затаённым дыханием ждут продолжения, не стал их разочаровывать: – Ну а дальше завязалась драка, в которой я этого козла и убил. И не жалею о своём поступке… хотя и попал за это на Дно. Вот так-то, дамы и господа! Так что будем думать все вместе и постараемся хоть как-то, хоть что-нибудь улучшить для тех, кто остаётся. А пока остаётся хоть маленькая надежда, давайте не будем ссориться, не будем нарушать устав и необходимую дисциплину, а будем относиться друг к дружке с максимальной доброжелательностью.
После чего без всякой паузы продолжил разговор, развернувшись всем корпусом к мадам Бланш. Хотя в душе понимал, что в любом случае придётся с ней о некоторых вещах переговорить сугубо наедине. Но то позже, а сейчас следовало её хоть чем угодно озаботить:
– Вот ты, Журба, скажи откровенно, отыскала ты себе дело по душе?
Её чёрные глаза блеснули недоумением и подозрительностью:
– Миха, ты о чём?
– Ну вот, к примеру, есть люди, которые умеют делать нечто особенное, интересное, уникальное. Или там музыку сочинять умеют, стихи писать, картины рисовать. Вот что ты умеешь?
– Стихи?.. Ха! Скажешь такое! Я что, на полную дуру смахиваю?
– Это ты зря! Поэты и поэтессы – особо уважаемые в любом коллективе люди! – моё заявление прозвучало при молчаливом одобрении и многочисленных кивках. – Даже здесь, на Дне, и даже бывшим рабыням требуется красивый слог, дивная рифма и прекрасные музыкальные строфы. Вон как у нас интересно и с восторгом восприняли конкурсы во время свадьбы Неждана и Франи. До сих пор приятно вспомнить. А?
Тут уже все голосом и краткими восклицаниями стали выражать свой восторг по поводу пения, танцев и весёлых историй. От этого Журба растерялась ещё больше:
– Так я… не пишу стихи…
– Необязательно стихи. Можно ведь заниматься любимым делом, увлекаться хобби, – рассуждал я. – Вот что тебе нравилось в юности делать больше всего?
Неожиданно озлобленное выражение на лице женщины стало мягко сменяться на более расслабленное и умиротворённое, и она призналась еле слышным шёпотом:
– Мать у меня умела делать удивительно красивую фаянсовую посуду… И меня научила… И фарфор у нас получался…
– Так это же прекрасно! Делай посуду для нас, и мы тебя за такую красоту на руках носить будем!
– А зачем она?.. На Дно чего только не подают и чего только в башнях не сыщешь. И кружки, и миски, и крынки…
– Но ведь они некрасивы, – убеждал я, – словно для скота сделанные. А мы – люди! Нам хочется предмета касаться красивого, прекрасного, одухотворённого. Так что давай, приступай к своему прекрасному творчеству, а мы все тебе поможем. Белые глины тут есть, я сам видел…
– Но нужна печь обжига… а я даже не знаю толком, как она строится.
– Ерунда! Неужели ты думаешь, что мы с Ольшином Мастером тебе печь не соорудим? Тем более что мне известна принципиально новая, удобная, выгодная в плане экономии дров конструкция. Так что приступай к работе, наверняка и помощники у тебя найдутся, пока первые пробы да сушка, так мы уже и печь обязательно возведём. Уж больно хочется поесть с красивой, домашней посуды да воспользоваться изящными, тонкостенными чашками.
– А можно ещё и вазы сделать! – с горящими глазами воскликнула одна из женщин. – И раскрасить их!..
Обсуждение новых направлений по народному хозяйству нашей коммуны пошло полным ходом. И та же мадам Бланш играла в этом обсуждении далеко не последнюю скрипку.
В тот же вечер, после обсуждения новых ремёсел, я умудрился прижать вредную мадам Бланш в укромном уголке и поинтересоваться:
– Спрашиваю как командир, которому не имеешь права не ответить! – сразу начал я со строгого предупреждения. – Потому что это важно для поддержания психологического отношения в коллективе! Поэтому отвечай как на духу: как ты относишься к мужчинам?
– В каком смысле? – задёргалась Журба.
– В интимном! В смысле любовной близости?
– Ненавижу! – лицо женщины перекосилось от злобы и бешенства. – Всех козлов ненавижу! Твари и уроды моральные!
Я, конечно, не надеялся, что она мне вот так, чуть ли не на ходу всё откровенно про себя расскажет. Но всё-таки попробовал:
– А почему? Женщина ты видная, да и фигурой бог не обидел. С какой стати ты на них так взъелась?
– На «них» или на «вас»? – съязвила Бланш.