— Я совершенно точно знаю, кого ты имеешь в виду, — сказала Анук, наклоняясь к ней. — Я тоже знала такую амаар. Она называла себя Зози де л’Альба и притворялась нашим другом, но на самом деле она и человеком-то не была — так, нечто, не имеющее тени…
— Довольно, Анук, — сказала Вианн и положила руку Алисе на плечо. — Если люди с таким подозрением относятся к Инес, то почему же они отдают в ее школу своих детей?
Алиса пожала плечами.
— А сперва никто к ней с подозрением и не относился. И потом, Карима у нас все так любят.
Я невольно хмыкнул, а Вианн спросила:
— А ты что, не любишь его?
Алиса отвела глаза и еле слышно ответила:
— Нет.
Но даже в неярком свете очага я успел заметить, каким ярким румянцем вспыхнули ее щеки. Вианн тоже с явным интересом наблюдала за ней, но дальше развивать тему не стала и моментально заговорила о другом; пожалуй, только я один и заметил столь неожиданный поворот в беседе. Остальную часть вечера мы обсуждали совсем иные проблемы и провели время так приятно, что я страшно удивился, когда посмотрел на часы и увидел, что уже миновала полночь.
Глянув в сторону Жозефины, я встал:
— Что-то я слишком засиделся. Пожалуй, пора и честь знать.
Жозефина вскочила:
— Мы с Пилу тоже пойдем.
Ветер был все еще очень силен; в нем чувствовался запах реки и острый, как перец, запах дождя. Крупные капли жалили кожу и шипели на поверхности реки, как рассерженные осы, угодившие в оставшуюся после летнего дождя лужицу. Пилу вел Влада на поводке; пес всячески поносил мрачные тучи, несшиеся по небу, и все пытался ловить падавшие на тропинку листья. В Маро еще многие не спали; почти в каждом доме горел свет, и гирлянды разноцветных лампочек, натянутые поперек узких улочек, раскачивались на ветру, точно светлячки.
Спортзал Саида был, разумеется, закрыт, и все же я почувствовал укол невнятной тревоги. Есть такие места, которые именно так действуют на человека; кажется, что там даже кирпичи и штукатурка источают враждебность. Я проводил Жозефину и Пилу домой, в кафе «Маро», затем добрался до улицы Свободных Граждан и вскоре подошел к дому.
Я не слышал, что они за мной идут. Все заглушал равномерный рев ветра и не менее громкий шум воды в Танн. И потом, я выпил больше вина, чем привык, и голова моя была какой-то странно легкой. Небо надо мной то и дело меняло цвет, становясь то темным, то светлым, — быстро летящие облака то закрывали огромную яркую луну, то позволяли ей светить в полную силу, а тени от облаков метались, как живые, по изгородям и стенам домов. Я чувствовал, что порядком устал, но спать мне пока не хотелось. Слишком много мыслей крутилось в голове. Алиса Маджуби, Вианн Роше, Инес Беншарки, Жозефина…
Внезапно я почувствовал у себя за спиной какое-то движение. Двойная тень метнулась ко мне — двое незнакомых мужчин, от которых исходил легкий запах табака, смешанный с запахом кифа; лица обоих были скрыты клетчатыми шарфами…
Первый удар, нанесенный в плечо, застал меня врасплох. В Ланскне не бывает преступлений. Большинство жителей до сих пор даже входную дверь никогда не запирают. Единственная разновидность насилия, которая здесь встречается, это так называемое домашнее насилие; да еще случаются кулачные бои между мальчишками. А грабежей или серьезных драк у нас не было более десяти лет…
Все это промелькнуло у меня в голове, когда я рухнул на землю. Дальше все помнится смутно. По-моему, во второй раз меня ударили чем-то вроде увесистой дубины, а когда я попытался встать на колени, кто-то хорошенько вмазал мне кулаком в лицо и бросил:
— Ты это заслужил, грязная свинья!
После чего на меня обрушился град ударов — и кулаками, и ногами. Никакого оружия у меня, разумеется, не было, и оказать сопротивление я не смог. Упав на землю, я успел только свернуться в клубок и постарался как можно лучше защититься от ударов. А они так и сыпались — в основном меня били по ребрам и по спине. Ощущение легкости в голове еще усилилось; странно, боль я вроде бы чувствовал, но при этом словно наблюдал за происходящим со стороны.
— Свинья, — снова услышал я тот же голос. — Учти, это война. Мы ведь тебя предупреждали, чтоб держался подальше. Если снова будешь совать нос, куда не следует, мы тебя так проучим, что пожалеешь, что и на свет родился.
И он нанес мне последний, отлично нацеленный удар в бедро — в тот самый длинный мускул rectus femoris, при повреждении которого у человека и возникают мучительные судороги, сопровождаемые нестерпимой болью; после чего мои неведомые враги исчезли в ночи, бросив меня, задыхавшегося от страшной боли, на пыльной дороге. Несколько минут я слышал лишь грохот крови в ушах, заглушавший даже рев ветра.
Когда прекратились судороги и я вновь обрел способность двигать ногами, я еще некоторое время полежал на земле. Я был весь в грязи; рубашка разорвана; сердце выпрыгивало из груди. Я никогда не участвовал ни в одной драке, даже когда учился в школе. И меня никто никогда не бил с такой злобой.
Говорят, человек способен инстинктивно понять, сломано ли у него что-нибудь. По всей видимости, у меня было сломано сразу несколько костей, хотя тогда я толком еще этого не сознавал. Кровь моя буквально горела от выброса адреналина; если б я был способен нормально держаться на ногах, я без малейших колебаний бросился бы следом за теми, кто на меня напал, в глубь Маро (думаю, если б я их действительно нагнал, они, скорее всего, избили бы меня до полусмерти). Похоже, в данном случае гнев мой действовал, как настоящий анальгетик, затмевая сильнейшую боль, — все-таки у меня были сломаны два пальца и по крайней мере одно ребро, а также здорово покалечен нос; теперь, при свете дня, он являет собой весьма впечатляющее зрелище, особенно в сочетании с роскошными фингалами под глазами.
Кто же те, что на меня напали? Я представления не имел, как это узнать. Такие шарфы носят в Маро очень многие, а голоса мужчин были мне незнакомы. Но почему они избрали своей жертвой именно меня? И не предприняли ни малейшей попытки ограбления? Неужели это все-таки запоздалая месть за пожар в школе? Да, вероятнее всего. Но кто-то их явно подвигнул на это. И потом, что они имели в виду, сказав: «Учти, это война»?
Я осторожно поднялся с земли; адреналин продолжал бессмысленно гудеть у меня в жилах; дождь совсем разошелся, я наконец начал по-настоящему чувствовать боль. До дома было рукой подать, но даже это небольшое расстояние показалось мне бесконечным.
Дорогу перебежала какая-то косматая собака, потом остановилась, подошла, обнюхала мою руку, и я узнал пса Пилу.
— Домой! Домой иди! — велел я ему.
Он повилял хвостом и двинулся следом за мной.
— Влад, иди домой!
Но он по-прежнему игнорировал мои приказания. Едва добравшись до входной двери, я обнаружил, что Влад стоит рядом, виляя хвостом и тяжело дыша.