С окровавленными руками Паву увели в помещение бани. Пришли козлы из СДП, секции дисциплины и порядка, и изрядно побили его, невзирая на его раненые руки. И спустили в карцер.
Пава никогда потом не оправился от этой истории. Он уже не ходил гордый, а левая рука у него согнулась в ложку, неправильно зажила, да так и осталась, неверно срослись сухожилия пальцев. Бегать он, наверное, смог бы, да только в соревнованиях он больше участвовать не стал.
Какое-то время тому назад, не так давно, приехали ко мне в гости двое, один парень сидел со мной в неволе, в лагере № 13 в Саратовской области близ города Энгельс, а другой — нас охранял. Удивляться тут нечему, такое бывает сплошь и рядом; тот, кто нас охранял, оставил о себе неплохие впечатления, чего бы с ним не пообщаться.
Я изготовил нехитрый ужин, стали пить русский национальный напиток, вспоминать раскаленный лагерь в заволжских степях. И, разумеется, дальнейшая судьба тех, кто там сидел, вместе с нами «парился» и «чалился», нас интересовала. Тот, кто нас охранял, знал о судьбах наших товарищей по несчастью больше нашего, потому что всё еще работал там, а приехал в Москву в отпуск. Мы и стали его расспрашивать.
— Что Али-Паша? — поинтересовался я. — Он хотел перевестись в 33-й лагерь. Перевелся?
33-й лагерь считался много лучше нашего. Режим там был послабее, и, не будучи ни «черным» (то есть управляемым ворами, в черном жилось вольготнее), ни «красным» (там заправляют всем менты), 33-й всё же пользовался хорошей репутацией.
— Подставили Али-Пашу, Эдик. Кто-то не хочет, чтобы он выходил на свободу. За небольшую муйню бросили его в ШИЗО. И вот сидит он в ШИЗО…
— Али-Пашу в ШИЗО? Кто это осмелился? У него в лагере всё было схвачено. Лучший из бригадиров лучшего отряда…
— После того, Эдик, как Хозяина перевели в Саратов и сделали начальником Центральной тюрьмы, при новом начальнике лагерь стал не тот. Короче, Али-Пашу в ШИЗО в подвал пустили. К нему поместили одного человечка. И человечек на Али-Пашу наехал, мол, ты «чурка поганый, азер вонючий». Завязалась драка. Али-Паша, как ты помнишь, Эдик, человек, выступающий в сверхтяжелой категории. И сам не хотел, но приложился пару раз в голову человечку, и тот издох. Али-Паше десять годков надбавили, к тем пятнадцати, которые он уже почти отсидел. В 33-й его таки отправили, но теперь 33-й строже нашего «красного» стал. Так вот…
У огромного азербайджанца Али-Паши, он напоминал с виду свирепого слона, но был, в сущности, добрым человеком, была запутанная история, связанная с семьей Собчаков, с покойным самим Собчаком и его женой. Кто-то не захотел, чтоб он вышел из лагеря. Грустно.
— Еще худшее случилось со Штирнером. Помнишь этого немца, Эдик?
— Ну да, он рядом со мной на поверке стоял. Варавкин впереди, Штирнер рядом. Председатель отрядной секции СК, собственных корреспондентов. Для лагерной газеты статейки писал.
— Дописался. Оказывается, он вел дневник. Дневник кто-то у него нашел. И в дневнике он злобно и насмешливо отзывался и об офицерах наших, и о «козлах» из секции «Дисциплины и порядка». Его в ШИЗО отправили, а там его «опустили». И вот вышел он из ШИЗО, ему велели взять матрас и к «обиженным» подселили.
— Ну и судьба! — промычал я. Штирнера у нас не любили, он был высокомерным и отдельным. Но такое! Кто мог ожидать, что его ждет такая судьба. Помню, когда меня только привезли в отряд, Штирнер взволновался, предполагая, что я захочу стать председателем секции, на что, как профессиональный журналист, я имел право. Но я его успокоил, сказал, что мне, как политику, невозможно писать в газету «За решеткой».
Мы выпили за этих людей. Какими бы они ни были, но, наказанные, они не заслуживали дальнейших издевательств судьбы над собой. Я открыл окно, и в кухню, где мы сидели, ворвался сырой осенний московский воздух. Якобы воздух свободы.
— А что Варавкин? Вышел?
— О, с Варавкиным такое приключилось, что не поверишь, Эдик. Варавкин людоедом стал.
— Шутишь?
— Ничуть. Он после тебя довольно быстро освободился, через какие-то месяцы. Он же местный, из Энгельса, поехал к родителям. Мать у него торговка, ты помнишь? Они на окраине, в частном доме живут. Там на задах бытовка стояла. Он в бытовке и поселился. Мать его туда передвинула, чтобы он молодоженам в доме не мешал. Ну не то чтобы молодоженам, но пока он сидел свои пять лет за то, что увел и съел с алкашами-товарищами соседскую козу, сестра его вышла замуж…
Я представил Варавкина. Это был высокий, тощий парень, с внутренней такой улыбкой, в смысле, что обращенный внутрь себя. Он стоял на поверке впереди меня, и каждый день было очевидно, что башмаки его размера на два, а то и на три больше, чем следовало, сзади были видны пустые пространства между пятками и задником. Говорил он мало, питался отдельно. В холодильнике у него хранились несколько банок с какой-то гадостью вроде комбикорма. Обыкновенно он сидел (потрепанное кепи на глазах) на корточках во дворике отряда и мутно улыбался, поглядывая на нас всех. Спальное место его находилось рядом с моим, нас разделял узкий проход.
— Ну вот, — продолжил Иван (а охранника звали именно Иван, я забыл назвать его в самом начале повествования). — Ну вот, по множеству причин, главной из которых, по-видимому, была ревность, Варавкин убил мужа сестры, затащил труп в бытовку, там разделал и поместил куски в ящик снаружи бытовки. А была зима. Варавкин отрезал куски и поедал их. При этом он постоянно пьянствовал. Чего тут еще сказать, сказать тут, Эдик, нечего.
— Пожизненное дали?
— Нет, «пыжа» он не получил. Признали сумасшедшим и лечат принудительно где-то.
Мы еще выпили, а когда они ушли в дождливую ночь, я еще долго не мог заснуть, вспоминая, как на расстоянии вытянутой руки от меня в 2003 году тихо спал людоед.
Недавно произошло следующее. Я веду Живой журнал, где сообщаю гражданам о событиях моей политической и литературной жизни. Личную, разумеется, не разглашаю. И вот, во время страшной жары летом сего года, поскольку за всю мою жизнь я подобной длительной жары не переживал, я отметил ее в ЖЖ, сравнив произошедшее с «казнями египетскими», помните, в «Книге Исход» в Библии? Ну, когда Бог Яхве наслал на Египет бедствия в наказание за то, что фараон отказался отпустить евреев во главе с Моисеем из Египта… В своем посте я обмолвился, что не задыхаюсь: «Я привык в тюрьме жить на скудном рационе кислорода».
Посетители моего ЖЖ прореагировали как обычно: те, кто меня не выносит, воскликнули, что я с ума сошел, другие сказали, что я осмелился сравнить себя с Моисеем, и радостно сообщили, что у меня мания величия. Но не в этом суть. А в том, что среди комментов обнаружился и такой:
«Вот, дедуль, отсидел ты с гулькин х…, но сколько у тебя опыта появилось благодаря турме, судя по твоим речам. Рецедивисты так часто турму не вспоминают, как ты. Вот честно, ну ни хрена ты на мученика не похож. Меняй образ».