– Товарищ майор, какие будут указания?
– Указания… – проворчал он, чуть поразмыслив. – Продолжайте выполнять задание. Человека вместо этого… я вам добавить не могу. Все кандидатуры утверждались в управлении фронта, и, чтобы ввести нового, нужно начинать канитель сверху донизу… Я, конечно, доложу наверх, но не думаю, чтобы ты подкрепление получил так уж скоро… Справляйтесь вдвоем. Повреждения исправим. И смотри у меня, если что… Потом поговорим. Обстоятельно и хмуро… Вопросы есть?
Что тут ответишь?
– Никак нет, – сказал я.
Он погрозил мне пальцем, развернулся и вышел. Остались мы вдвоем с Сидоровым. Сидоров тоже веселым не выглядел: майорский разнос его не коснулся, но, есть такое подозрение, получит выволочку от своего начальства. Исключительно за то, что присутствовал там, где все произошло. Таковы уж непреложные законы нашей службы, вообще армейского житья-бытья: сплошь и рядом в случае ЧП спускают три шкуры и подшивают в личное дело со всех, кто был причастен к заданию.
Сидоров что-то не выказывал желания обсуждать происшедшее – да и у меня не было ни малейшего желания. Поэтому я поручил ему продолжать ночное дежурство вместо выбывшего по неизвестной причине Петрова, а сам вернулся к себе и, не раздеваясь, завалился на постель. Не хотел ни о чем думать и гадать, решил вздремнуть, как уж получится после всего – потому что день, чует мое сердце, будет суетливым…
Да, а Петрова майор сразу с собой увез. Вот не позавидуешь парню – чуток оклемается, и пойдут расспросы… обстоятельные и хмурые.
Ну, остаток ночи у Сидорова прошел без происшествий, а утречком нагрянул майор – по-моему, он так и не ложился. Привез с собой полный «доджик-три-четверти» мастеров: трое немцев (ухитрился же раскопать где-то в сжатые сроки) и трое наших, в форме. Инструментов куча. И началась у них прямо-таки стахановская работа: вырезают стеклышки, восстанавливают рамы. Сразу видно, мастера: дырку в другой раме заделали и замазали чем-то так, будто ее и не было.
Майор сначала за ними присматривал, потом, видимо, убедился, что смысла нет. Отозвал меня в уголок и спрашивает:
– Не знаешь, Петров перед этим крепко пил?
– Я бы не сказал, – говорю. – Если по правде, то как все, не увлекаясь особенно…
Майор задумчиво хмурится:
– Побеседовали… Признался, что эти дни втихушку выпивал крепенько. Ну, а потом та бутылка его, видимо, и сняла с катушек окончательно. Медики говорят, такое бывает.
– А что же он… – осторожно заикнулся я.
Майор морщится:
– Говорит, что ночью из стены вышла белая фигура и пошла прямо на него. Вот он и начал… воевать, вояка хренов…
Что-то мне все это показалось предельно странным: ну какой нормальный человек в такой ситуации будет сам на себя наговаривать? Выпивал крепенько, белые фигуры из стены… Тут бы следовало что-нибудь побезопаснее для себя придумать. А он…
– Может, товарищ майор, в бутылке все же был какой-то дурман? – спросил я.
– Да не было там никакого дурмана, – сказал майор сердито. – Вино как вино. Вины это с тебя, конечно, не снимает, ты свой втык все равно получишь, понимать должен. Невозможно в таком деле вовсе без втыка. Мне вот тоже предстоит… Только этот сукин кот хоть и огребет клизму, от настоящих оргвыводов избавится. Время такое… суетливое.
Я его прекрасно понял. Огромная машина зашевелилась. В самом скором времени начнут расформировывать штабы фронтов и армий, и у начальства будет куча других забот, так что у Петрова есть шанс проскочить меж жерновов – хотя, конечно, с припачканным личным делом. Ну, можно считать, повезло дураку: чуть пораньше огреб бы на полную…
– Товарищ майор, – сказал я вдруг первое, что в голову пришло. – А если тут, в доме, кто-то прячется? А по ночам привидение изображает? Дом старинный, тут потайных ходов, очень может быть, немерено. Нас столько инструктировали про вервольфов…
Инструктировали, точно. Между нами говоря, еще до того, как наши войска вступили в Германию, на самом высоком уровне разрабатывались меры борьбы с немецкими партизанами. Всерьез полагали, что нас тут встретит мощное партизанское движение. Только оказалось все это сплошным пшиком за исключением отдельных инцидентов с упертыми фанатиками. А в общем и целом, не получилось из немца партизана.
Я думал, майор меня обругает или высмеет. Нет, он отнесся, в общем, серьезно.
– А черт его знает, – сказал он задумчиво. – Исключать нельзя. Где-то у меня по сводкам подобный случай проходил, еще в Польше… Ладно, надо будет прислать саперов, чтобы они и на этот предмет постарались… Чем черт не шутит… – и закончил своим коронным: – Вы, главное, поглядывайте, вас теперь только двое осталось. А увидишь какую-нибудь белую фигуру… бей на поражение. Ты ведь в привидения не веришь?
– Никак нет, – сказал я чистую правду.
– И правильно. Не бывает их…
В общем, закончили они работу – надо сказать, по высшему классу, не знаешь, так и не заметишь, сколько тут было наломано – и майор с ними уехал. Напоследок, конечно, еще раз наказал бдить.
Потом к Сидорову какой-то майор приезжал, судя по ухваткам, бывалый. О чем-то с ним говорил, потом позвал меня, порасспросил малость, но без особого напора, так, порядка ради. Не вредный. Но и этот напоследок напомнил обоим о большой ответственности и велел бдить.
Ну, днем нам бдить было особенно нечего. Так, ради скоротания времени выстукали стены на втором этаже – вдруг да обнаружится пустота, то есть потайной ход. Ничего такого не нашли: то ли ничего подобного не было, то ли специалисты из нас в этом деле аховые, многим мне пришлось заниматься, но тайников в стенах ни разу не искал…
Вечером я самолично заступил на дежурство. Неуютно как-то я себя чувствовал: один-одинешенек во всем доме, не считая Сидорова, который наверняка дрыхнет. Тишина совершеннейшая, только если встать у окна и прислушаться, слышно, как снаружи патрули ходят. Полумрак, тени по углам…
Поднялся я на третий этаж, в библиотеку. Библиотека там была роскошная, видно, что кое-где на полках пустые места, вывезли, надо полагать, особенные книги, но в большинстве они стояли нетронутые. Я полистал парочку – действительно, картинки старинные, интересные. Покурил, спустился на второй этаж… и тут меня в семь потов цыганских прошибло.
Я был где-то на середине лестницы, и ко мне шла она. Катарина. Целеустремленно так шагала в мою сторону, медленнее, чем идет обычный человек, словно бы под водой. И руки она уже не держала по-прежнему, одну у плеча, другую на деликатном местечке – спокойно были опущены. И смотрела прямо на меня. И, вы знаете, улыбалась. До сих пор не пойму, зло или весело – со статуей разве поймешь? Но клыков я у нее никаких не заметил. И вот что мне как-то сразу бросилось в голову: она же тяжеленная, этакая глыба мрамора, должна ступать тяжело, производить нешуточный топот. А от нее шуму было не больше, чем от обычного человека.