Смоленск был от Петра Львовича уже не более чем в сорока верстах — точнее, это Петр Львович был в сорока верстах от Смоленска и верстах в пятидесяти от Вязмитинова, куда он, собственно, и направлялся. Однако даже это радостное обстоятельство заставляло полковника Шелепова досадливо хмуриться и нетерпеливо грызть длинный седой ус, ибо дело близилось к вечеру, лошади заметно устали и, следовательно, без остановки на ночлег было не обойтись. Между тем лихорадочное нетерпение, снедавшее полковника в течение всего пути, уже достигло наивысшей точки, и он заранее перебирал в уме крепкие словечки, коими намеревался приветствовать предложение кучера заночевать в каком-нибудь постоялом дворе.
Вскоре впереди сквозь пелену дождя проступили серые от непогоды стены и высокая соломенная кровля, выглядевшая совершенно новой. Петр Львович отметил про себя, что на всем пространстве от Москвы до Варшавы не осталось, наверное, ни одной старой соломенной крыши — все они были съедены кавалерийскими лошадьми в ходе затянувшейся военной кампании. Да-с, сперва французские лошади объедали солому с крыш, а затем сами французы ели своих лошадей... Что ж, поделом вору мука! И правильно сделал Михайла Илларионович, что, прогнав француза за Неман, удалился в свою виленскую резиденцию. Дальше уж шаркуны паркетные и без старых вояк разберутся...
Между тем кучер, даже не спрашивая согласия седока, свернул в распахнутые настежь ворота постоялого двора. В горле у Петра Львовича родилось глухое ворчание, наподобие того, какое издает, готовясь залаять, старый цепной пес, но полковник сдержался, промолчал: лошади и впрямь едва передвигали ноги от усталости, и единственной альтернативой ночлегу на постоялом дворе могла стать неуютная ночевка в чистом поле, под дождем.
Кое-как отужинав чем бог послал, Петр Львович улегся спать и проснулся с первыми лучами солнца, более прежнего снедаемый тревогой. За окном кто-то громко ссорился; судя по накалу страстей, ссора должна была вот-вот перейти в драку. Петр Львович, коего подобные мелочи уже давно не занимали, спокойно оделся, умылся и расчесал перед мутным зеркалом свои роскошные усы. После этого он, скрипя ступеньками, с подобающей его возрасту и чину неторопливостью спустился в обеденную залу.
Против его ожидания, никто не бросился ему навстречу, предлагая завтрак, от коего он, впрочем, все равно намерен был отказаться. Обеденная зала была пуста, дверь на улицу стояла настежь, и сквозь нее в помещение вместе с сереньким светом ненастного осеннего утра проникали звуки набирающего силу скандала. Полковник остановился на верхней ступеньке скрипучей лестницы, обвел взглядом пустое сумрачное помещение, где отчетливо пахло кухонным чадом и скверной пищей, провел согнутым пальцем по усам, расправляя их, и солидно откашлялся в кулак. Никто не вышел к нему на этот звук, зато шум во дворе усилился, и сквозь разноголосый гвалт до полковника вдруг долетел звук увесистой оплеухи, похожий на пистолетный выстрел.
Петр Львович понял, что звать прислугу бесполезно: вся она, во главе с хозяином, несомненно, находилась во дворе, наслаждаясь зрелищем драки, а быть может, и принимая в ней непосредственное участие. Кучер полковника, надо полагать, околачивался там же; видя, что ждать нечего, полковник сошел с последней ступеньки, пересек залу и остановился в дверях, по привычке нашаривая в кармане трубку.
Однако зрелище, представившееся его взору во дворе, было столь неслыханным и возмутительным, что полковник разом позабыл и про трубку, и про кучера, который, кстати, и впрямь обнаружился здесь же, под навесом ворот, и даже про свое желание незамедлительно пуститься в путь.
Усы полковника при виде этого зрелища сами собою поднялись дыбом, ноздри гневно раздулись, а глаза, напротив, сощурились, как бы выбирая мишень.
Мишеней, на которые полковник мог бы обрушить свой праведный гнев, во дворе насчитывалось никак не менее пяти. Здесь, как и предвидел Петр Львович, находился хозяин заведения, а также четверо его дюжих сыновей, обыкновенно помогавших отцу управляться с нехитрым хозяйством постоялого двора. Вся эта компания, сейчас более всего напоминавшая свору озлобленных собак, вооружившись чем попало, бестолково, но решительно осаждала одинокого противника, занявшего оборонительную позицию у запертых на большой висячий замок ворот конюшни.
Противник этот, к великому изумлению полковника Шелепова, оказался молодым гусарским офицером, одетым по всей форме, но без кивера, который ему заменяла наполовину размотавшаяся повязка, свидетельствовавшая о недавнем ранении. Юное лицо гусара с темным пушком на верхней губе было бледным и сосредоточенным; при виде этой сосредоточенности у полковника сложилось вполне определенное впечатление, что офицер с трудом удерживается на ногах. Очевидно, он был слишком слаб после ранения, однако, невзирая на слабость, гусар доблестно отражал атаки своих противников. На глазах полковника он мастерски отбил своею саблей неуклюжий выпад вооруженного печным ухватом хозяина и, в свою очередь, наградил того молодецким ударом прямо по плешивой макушке. Лезвие упало на мокрую от дождя лысину плашмя, не оставив даже царапины; хозяин постоялого двора с горестным воплем с размаху уселся в навозную жижу, коей был обильно залит двор, а гусар уже скрестил оружие с одним из его сыновей, который шел в атаку, держа наперевес четырехзубые вилы.
Еще один толстомордый отпрыск хозяина возился в грязи, пытаясь подняться на ноги. Когда это ему наконец удалось, Петр Львович заметил в его руках длинную оглоблю от телеги и понял, что пришла пора вмешаться. Рука его сама собой потянулась за саблей, но полковник вовремя спохватился, и клинок остался в ножнах. До хруста стиснув зубы, Шелепов решительно сошел с крыльца, пересек грязное пространство двора и схватил ближайшего из негодяев за шиворот как раз в тот момент, когда оглобля уже начала подниматься в воздух для удара.
Несмотря на возраст, рука у полковника Шелепова не утратила своей силы — той самой силы, о коей по всей армии ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды во время атаки под Шелеповым убили лошадь. Падая, Петр Львович выронил саблю, и едва он успел подняться на ноги, как на него на всем скаку налетел французский кирасир на тяжелой, рослой лошади. Участь его, казалось, была решена. Однако, по словам очевидцев, Петр Львович спасся, свалив лошадь вместе с седоком одним ударом кулака. Слыша подобные рассказы, Петр Львович обыкновенно считал своим долгом их оспаривать; при этом большинство из них, в том числе и история про кирасира и его лошадь, было истинной правдой.
Посему увесистый и рослый мужлан, готовившийся вместо завтрака попотчевать одного из своих гостей оглоблей, был немало удивлен, внезапно потеряв опору под ногами и стремительно вознесясь в воздух. Полковник встряхнул его, как котенка, и оглобля выпала из ослабевших от ужаса рук.
— Канальи! — прорычал Петр Львович с натугой и швырнул здоровяка вперед, как некий диковинный метательный снаряд. — Я покажу вам, как нападать на русского офицера!
Слова его были подтверждены грохотом, с которым сын хозяина врезался в запертые ворота конюшни. Ворота дрогнули, но устояли; отскочив от них, здоровяк мешком рухнул на землю и затих там, не рискуя пошевелиться. Петр Львович тем временем уже расправлялся с очередным противником. От его молодецкого удара тот пролетел по воздуху несколько шагов и с плеском упал в лужу, взметнув фонтан липких брызг.