Посему полковник Шелепов был несказанно обрадован, когда, уже в сумерках выйдя из экипажа перед парадным крыльцом вязмитиновской усадьбы, увидал наверху, у распахнутых дверей, тонкую фигуру княжны, снова напомнившую ему венчальную свечу. Радости Марии Андреевны не было границ. С радостным криком бросившись ему навстречу, княжна, вопреки приличиям, припала к увешанной колючими орденскими звездами груди полковника и бурно разрыдалась.
Петр Львович бережно обнял ее за плечи и вынул из кармана свой большой носовой платок. Он намеревался предложить платок княжне, но был так тронут встречей, что платок неожиданно понадобился ему самому. Так стояли они довольно долго, не в силах оторваться друг от друга. Полковник первым пришел в себя и только было собрался наконец расспросить княжну, как она прожила эти месяцы, как позади него раздался топот лошадиных копыт и кто-то с шумом соскочил с седла прямо на скаку.
Полковник быстро обернулся, крепче прижав к себе княжну. Нарисованные воображением по дороге сюда ужасы снова всколыхнулись в его душе от этого резкого, как звуки близкой ружейной перестрелки, грома конских подков по каменным плитам двора; в следующее мгновение седые брови полковника удивленно приподнялись.
— Вот так встреча, — ошарашенно сказал он. — Какими судьбами, поручик? Забыли что-то в моем экипаже?
Поручик не отвечал. Он молча стоял у крыльца и был даже бледнее, чем утром, когда Петр Львович впервые его увидел. Рука его беспорядочно шарила по горлу, пытаясь нащупать крючки воротника.
Княжна шевельнулась под рукой полковника, пытаясь отцепиться от его орденов и посмотреть, кто приехал. Спохватившись, Петр Львович отпустил ее и посторонился.
— Позволь, душа моя, — начал он, — представить тебе моего спутника, с коим я познакомился...
Он не договорил, потому что Мария Андреевна, увидев поручика, вдруг покачнулась и, не издав ни единого звука, упала как подкошенная.
Ночь выдалась темная, безлунная. С низкого неба непрерывно сеялся мелкий холодный дождь. Невидимые в темноте капли шуршали в раскидистых кронах старых деревьев; парк был наполнен таинственным шорохом и звучными шлепками более крупных капель, срывавшихся с не успевших облететь листьев. Обмотанные тряпками копыта лошади почти беззвучно ступали по мелким камешкам подъездной аллеи; модернизированная тем же нехитрым способом упряжь не бренчала, лишь изредка поскрипывало в такт колебаниям конского крупа мокрое кожаное седло.
По обыкновению распахнутые настежь ворота парка остались позади. В темноте не было слышно ни собачьего лая, ни колотушек сторожей — словом, ничего, что говорило бы о том, что усадьба хоть как-то охраняется. Человек, ехавший верхом по подъездной аллее вязмитиновского парка, не был удивлен или насторожен этим обстоятельством: он был здесь не впервые и знал, что княжна, при всем ее хваленом уме, совершенно пренебрегает даже самыми простыми мерами безопасности, как будто округа населена одними только ангелами в человеческом обличье. Что ж, одинокому всаднику это было только на руку; что же до княжны, то ночной гость полагал излишнюю самоуверенность одним из немногих грехов, за которые людям воздается еще при жизни.
Впрочем, он и сам не так давно был жестоко наказан за свою гордыню, и теперь, приближаясь к дому княжны Вязмитиновой, вел себя со всей возможной осторожностью. Девчонка и впрямь была хитра, так что кажущаяся безмятежность могла внезапно обернуться коварно подстроенной ловушкой.
Вскоре впереди забрезжил огонек, горевший в одном из окон второго этажа, а потом из-за деревьев выступили и фонари, освещавшие пространство перед парадным крыльцом. Тогда всадник остановил лошадь и спешился, стараясь делать это как можно тише.
Оранжевые отблески фонарей дрожали на мокрой листве и на покатых плечах мраморного Аполлона — того самого, который некогда привлек внимание княгини Аграфены Антоновны своим не совсем приличным увечьем. Уцелевшая рука античного бога была жеманно отставлена в сторону от туловища, и ее вытянутый палец указывал куда-то в темную гущу кустарника. Всадник обмотал поводья вокруг этой мраморной руки, огляделся по сторонам, проверяя, все ли тихо, и с шорохом углубился в мокрые кусты, обходя дом по периметру. Горевшее во втором этаже окно приковывало к себе его взгляд: несомненно, за этим окном скрывалась княжна, допоздна засидевшаяся над книгой очередного светила экономической науки или над списком последних виршей незнакомого ночному гостю Александра Пушкина.
Потом окно погасло, скрытое углом здания, и пришелец выбросил из головы посторонний вздор, целиком сосредоточившись на выполнении своей основной задачи: незамеченным пробраться в дом. Остановившись в кустах напротив заднего крыльца, он настороженно прислушался, но в тишине по-прежнему не раздавалось ни звука, если не считать шороха дождя и стука капель. Тогда ночной гость вынул из ножен на поясе длинный кинжал и одним стремительным броском пересек освещенное пространство заднего двора. Прижавшись к оштукатуренной стене, он замер в ожидании переполоха, но вокруг по-прежнему было тихо — так тихо, что ему почудилось, будто он слышит храп, доносившийся из флигеля, где ночевала прислуга.
Человек, выдававший себя за поручика Юсупова, коего никогда не существовало в природе, поднялся по кирпичным ступеням заднего крыльца, держа в одной руке тускло блестевший кинжал, а в другой — толстую черную трость с золотым набалдашником в виде оскаленной песьей головы. Под просторным мокрым плащом за поясом у него торчали еще два заряженных пистолета на тот случай, если поднимется тревога и придется отстреливаться от дворни, но для княжны самозваный поручик приготовил именно трость — как он и говорил княгине Зеленской, ему хотелось оставить на память княжне пулю из этого ствола, и ни из какого другого.
Просунув лезвие кинжала в щель между дверью и косяком, убийца нащупал железный язык щеколды, приподнял его кверху и осторожно надавил плечом. Дверь беззвучно распахнулась, из темного коридора в лицо пришельцу пахнуло теплом и запахами кухни.
— Обожаю деревню, — прошептал он, вступая в дом и притворяя за собою дверь. — Такая простота нравов!
Он немного постоял на месте, давая глазам привыкнуть к темноте, и осторожно двинулся вперед. Он дурно ориентировался в этой части дома, поскольку никогда не бывал здесь раньше; впрочем, на своем веку этот человек посетил столько различных домов, что без особого труда находил дорогу, руководствуясь одним лишь здравым смыслом.
По пути ему никто не встретился, и это было весьма неплохо: ему не хотелось раньше времени поднимать шум и отмечать свою дорогу трупами ни в чем не повинных дворовых людей, гибель коих не принесла бы ему ни малейшей пользы.
В холле первого этажа, куда он наконец выбрался, тускло горели прикрученные на ночь фитили масляных светильников. Такие же светильники освещали и лестницу, что вела на второй этаж. Нигде по-прежнему не было ни звука, ни шороха; если бы не красноватое мерцание светильников, дом выглядел бы покинутым, и убийце вдруг сделалось не по себе: ему вдруг почудилось, что он сбился с дороги в ненастной мгле и вместо дома княжны Вязмитиновой попал в какой-то заколдованный замок, населенный сказочными чудовищами, колдунами и феями. Вся эта нечисть до поры таилась по углам, следя за пришельцем злобными паучьими глазками, и ждала только подходящего момента, чтобы прыгнуть ему на спину.