И не цверги: погубить город — это одно, а губить отдельных людей, от которых ничего не зависело, для них не имело смысла. Крови жаждала одна из ипостасей самого Санкт-Петербурга. Колоссальный выброс энергии, который сопровождал рождение города, создал ему две равневеликие проекции — Небесную и Инфернальную. Каждая из проекций превосходит земной город насыщенностью магических энергий, однако все равно зависит от него. Потому как порождена фактом его существования и существует сама, лишь покуда жив сам город. Так что обе проекции заинтересованы в жизни земного града и стараются оберегать его, но каждая по своему. Поддержка со стороны Неба осуществляется через точки открытия — главным образом, маковки и колокольни храмов. Поддержка же, осуществляемая через каналы инферно, требует человеческой крови. Отсюда и видно, что некоторые казни Петровской эпохи являются лишь закамуфлированными жертвоприношениями. Самым ярким и жутким примером такого жертвоприношения является, разумеется, дело царевича Алексея. Теперь о целлах.
Петровский Летний сад — один из важнейших магических охранных комплексов города. Говорят, его особенность заключалась в том, что никто и никогда не знал, в какой именно из множества статуй воплощен гениус локи — гений места.
Число статуй к концу XVIII века, приближалось к двумстам, затем упало примерно до девяноста — но эта тайна так и осталась неразгаданной.
Видимо, враги города, цверги, поняли особую важность Летнего сада. И вызвали катастрофическое наводнение 1777 года. Ведь тогда сад в его первоначальном виде просто прекратил существовать и уже не был восстановлен. Практически, на его месте пришлось создавать другой.
Непрекращающийся натиск враждебных городу сил и особенно этот катастрофический удар вызвал к жизни дополнительную защитную систему — практически все металлические решетки Санкт-Петербурга — это магические ограждения с оберегающими символами. Иногда очень сложных начертаний, иногда же, весьма простых. Литейный мост помнишь? В ограждении его 546 раз повторяется герб Санкт-Петербурга. А прославленная решетка Летнего сада — образец такого рода совершенства. Она была задумана " еще до того ужасного наводнения, но установили ее лишь после потопа. И она продемонстрировала несомненную эффективность. Единственное, что плохо, что магическая защита решеток мгновенно нарушается с физическим повреждением. Нарушается целостность орнамента, и это приводит к превращению защитного ограждения в прямо противоположное. Такая вот трансформация случилась с решеткой Мельцера, оградой Зимнего дворца. Революционные большевики выломали из нее гербы и вензеля и мигом сделали это сооружение одним из самых опасных для города…
Пригарин замолчал. Язык, видать, пересох, столько говорить. Женька очнулся, как ото сна.
— Ты мне водички не подашь, братишка? Вот тут, на тумбочке, кружка моя. — А напившись воды, спросил:
— Ты слыхал этот анекдот-то, ну, про психиатра и его пациента? Нет? Ну слушай.
Приходит к психиатру мужик и говорит: «Доктор, по мне крокодильчики так и ползают. Так и ползают!» А тот ему: «Что ж вы их на меня-то бросаете!!?» Это мне Пашка, друг мой, рассказал. Ты, парень, прости, если что не так. Если я своих крокодильчиков на тебя перебросил. Поздно уже, заболтал я тебя. Ты же здесь в ночь не остаешься. Поди, страшно после таких рассказов по темным улицам возвращаться будет…
А мне уже ничего не страшно. И помирать не страшно. Вот только сам не могу. Помог бы кто…
— Да зачем же умирать? Вы столько интересного знаете. Записали бы.
— Да кому это надо? Ты вот первый послушал. А так все руками машут. Ну, в добрый путь. Иди. Да и я устал.
Он вышел из палаты без двадцати десять. Никогда раньше он не задерживался на отделении так поздно. Вечером все здесь выглядело немного иначе. Или после мистических откровений Пригарина Женя смотрел на мир под каким-то другим утлом?
В просторном коридоре большие лампы на потолке уже не горели. Маяком светила только настольная лампа сестринского поста. За столом сидела аккуратненькая Наташа, и что-то сосредоточенно писала. «Что они все время все пишут? — подумал Невский. — Так и меня скоро начнут заставлять. Сколько уток вынес. С какой скоростью вымыл пол… А вот к Пригарину-то сестричку не посадят, чтоб все за ним записывала. Она лучше про таблетки будет всю ночь писать».
— Я думала, ты уже ушел давно. Это ты на полтора часа из-за него задержался? Ну-у-у, Пригарин… — На лице ее появилось властное выражение. А прозрачные глаза ее вдруг показались Женьке похожими на большие голубые бусины с дырочкой для нитки посередине. — С ними пожестче надо быть. Все, дядечка, спать пора.
Надо было ему снотворного в обед побольше дать. Ты, Жень, мягкий слишком. На голову ведь сядут.
— Да нет, Наташа. Если б мне надо было, я бы ушел. Так что все нормально. — И он сдал ей ключ от подсобки.
— Ой, слушай, Женечка, не уходи еще, а! Она сложила брови домиком, как Пьеро, и сказала жалобно:
— Будь другом, достань мне в кладовой клеенки новой для процедурного. Пожаа-алуйста! Мне самой не достать. Пойдем, я покажу где.
Пришлось опять возвращаться. В подсобке, за белыми занавесочками на полках до самого потолка были целые залежи всякой больничной всячины. А грязно-оранжевые рулоны клеенки хоть лежали и не под самым потолком, но, пожалуй, невысокой Наташе и вправду удобнее было воспользоваться помощью кого-то подлиннее.
С левой стороны под выключателем стояла у стенки табуретка. Она резво взяла ее и, громыхая, переставила.
— Больных не разбудите? — спросил Невский, одарив ее осуждающим взглядом.
— Отсюда им ничего не слышно. — И добавила, чуть насмешливо, глядя ему в глаза:
— Женечка.
— Я и без табуретки достану, — сказал он, желая ускорить дело и уйти, наконец, домой.
А по дороге подумать обо всем, что поведал ему Пригарин. Он уже потянулся было, но она остановила.
— Ты не знаешь, которую. Лучше меня подержи! — И она мгновенно забралась на табуретку, а оттуда еще и на полку. Но прежде, чем оторвать вторую ногу от стула, скомандовала, глядя на него сверху вниз и снисходительно улыбаясь:
— Ну, держи! Я же упаду!
На вопрос, за какое же место ее держать, достойного ответа он так и не нашел. За что ни возьмись — все как-то двусмысленно. Но она покачнулась и ойкнула, и ему ничего не осталось, как мгновенно схватить ее за ноги выше колен, да еще и под халатом. Придя в ужас от содеянного, он чуть было ее вообще не отпустил. Но вовремя спохватился.
Наташа нарочито медленно перебирала все рулоны, которые только были. Потом наконец стащила с полки самый из них тяжелый. И жалостливо попросила:
— Сними меня отсюда, Женечка. У меня руки заняты. Схватиться нечем.
На этот раз ему захотелось предложить ей «схватиться» зубами. Но все-таки он сдержался.