Павлов тоже проснулся, ткнулся носом под ухо и вдруг спросил:
– Слушай, а чем может одинаково пахнуть там на крыльце, когда я искал очки, и тут? Такой знакомый запах, а вспомнить не могу.
Маруся рассмеялась:
– Знакомый? Ну, вряд ли. Просто и тут, и там спит хитрюга Вырин.
И тут он вспомнил: ошибки быть не могло – точно так же пахло в его надувной кровати от Сирина. И это был отнюдь не запах псины, который на самом-то деле встречается лишь у отдельных пород или окончательно запущенных особей. Здоровая собака пахнет лесом, травой, водой, теплом дома, горячей чистой кровью, быстро бегущей по жилам, – словом, пахнет настоящей живой жизнью.
– А что, все собаки пахнут одинаково?
– Не думаю. Во всяком случае, я всегда могла отличить свою как по лаю, так и по запаху.
– Нет, это невозможно, невозможно, черт побери! А где твой?
– Опять смылся. Знаешь, последние дни лета – и собаке понятно.
– Ладно, вернется, запри его хоть в чулане, только чтоб он был тут. А я привезу своего.
Павлов вскочил, быстро собрался и уже на пороге крепко прижался губами к Марусиному виску.
– Ты – настоящая, понимаешь? Понимаешь?! – И, не оборачиваясь, понесся по пустынной улочке, разбрызгивая грязь во все стороны.
А когда Маруся спустя час тоже вышла на улицу, то обнаружила, что следы Вырина ведут вовсе не к лесу, а в сторону Рождествена. Петух, вероятно, так и не был пойман, и Маруся, спеша предупредить возможное ужасное убийство, тотчас отправилась туда же…
Маруся бодро вышагивала по утреннему шоссе, которое очень быстро из холодного и мокрого превратилось в раскаленную печь. Через каждый километр то тут, то там вешками торчали старушечьи фигурки, предлагавшие бруснику и клюкву каким-то неведомым, из серой дали небытия ожидаемым покупателям. Алые, багровые и жемчужно-розовые россыпи ягод призывно сверкали на солнце. Но от них вместо умиротворения близящегося к концу лета почему-то веяло тревогой и бедой. И чувство это невольно овладевало Марусей все сильнее. Она даже вдруг начала почему-то вздрагивать от внезапно выскакивавших сзади машин, а тугая прохлада, вихрями вырывавшаяся из-под колес и взвивавшаяся с бесстыдным нахальством по ее оголенным ногам, вызывала не облегчение от жары, а противный мелкий озноб. Но Марусе совсем не хотелось сейчас вникать во все эти непонятные и неприятные ощущения, и она попыталась успокоить себя тем, что, скорее всего, просто уже опоздала, и наглая псина давно сделала свое черное дело, лишив ни в чем не повинных хозяев их огненного красавца. Она запоздало подумала, что напрасно не взяла с собой денег, однако мысль о погубленном петухе продолжала в ней жить какой-то отдельной, никак не связанной с ее нервическим состоянием жизнью.
Наконец это ее странное состояние где-то у Парошина все-таки воплотилось в бойкую старушонку, суетливо согнувшуюся над коробом отборной брусники.
– И, милая, куда ж в такую рань и на своих двоих? За ягодами поздно, а автобус через десять минут пойдет…
Однако Маруся, прекрасно зная манеру продавщиц улавливать души покупателей якобы не относящимися к делу разговорами, неопределенно махнула в ответ рукой и лишь прибавила шагу. Но бабка успела еще елейно пропеть ей в спину:
– А не собачку ли свою случайно ищешь?
– А вы что, видели? – довольно грубо откликнулась Маруся.
– Что ж не видеть?
– И что? Куда он бежал?
– Мне не сказывал.
– Послушайте, мне очень нужно…
– А вот купи ягодок, сама-то, вижу, все равно ведь не наберешь… Тогда и скажу.
– Как вам не стыдно! – Но Маруся уже поняла, что бабка все равно ничего не скажет, пока не получит вожделенную сотню, поэтому прикусила губы и снова вышла на край шоссе.
И уже только через полсотни метров услышала пущенное ей в спину:
– Да в парк барский побежала твоя собачка. Так и побежала напрямки полями!
Маруся не остановилась и не оглянулась, но задумалась. Что делать Вырину в парке, да еще убежав туда со столь раннего утра? Ах, если б он помчался в противоположную сторону… Но, видно, там действительно все закончено навсегда. А что парк? Маруся почему-то не любила это роскошное доказательство богатства его хозяев, во времена оны едва ли не каждый год прикупавших все новые и новые территории. В результате этих бессистемных прибавок парк потерял изящную планировку; быстро канули в нети маленькие прелести небольшого и прекрасно ухоженного приусадебного пространства, его неповторимый аромат старины и заботы, его полудетская наивность. А самое главное – парк не успел приобрести взамен этого покоряющей мощи царских резиденций в английском вкусе с их размахом дикого великолепия. Местная традиция служилого дворянства оказалась, с одной стороны, не в силах противостоять идущему с севера напору гигантомании, а с другой – не в состоянии позволить ему развернуться в полную силу, в результате чего приусадебное пространство, перестав быть садом, не смогло оформиться ни в регулярный французский парк, ни в романтическую вольность английских ландшафтов. И могучий дух природы, такой явственный во всех окрестных местах, здесь остался вялым, скучным, почти никаким…
Однако Маруся поймала себя на этих размышлениях уже пробираясь слегка порыжевшим полем к кромке той части парка, что была прикуплена уже перед самой революцией и потому все-таки имела свое лицо. Конечно, искать Вырина в этих дебрях – дело бессмысленное – но ведь зачем-то он туда побежал. А после разговоров с Павловым подозрения Маруси насчет своего найденыша стали еще более острыми, хотя и ничуть не более определенными. Но как уследить за деревенской собакой, привыкшей к воле и знающей столько уловок, чтобы эту свою волю заполучить?
Тем временем полевая тропка сменилась красноватым песком дорожек, тоже всегда вызывавших у Маруси неприятное ощущение какой-то недоделанности, незаконченности, ничем уже не объяснимой полумеры. Понятно, что господа «играли», но как-то уж очень нерешительно, не по-русски. Или, наоборот, как раз именно по-русски? И неведомый храм, рассыпавшийся в песок… В общем, каким-то странным образом уживались в этом парке одновременно и смурь, и рассудочность, и некое странное пренебрежение к жизни.
Косая тень креста на месте ушедшей под землю церкви долго дрожала перед Марусей, когда она поспешно спускалась вглубь парка. Там было немного полегче: влажность, застрявшая в переплетениях деревьев и кустов, смягчала все неприятные впечатления, красота вспыхивающего сквозь зелень песчаника пленяла, а аккуратные деревянные мосточки под ногами напоминали о чем-то далеком, детском и успокаивали.
Наконец, через полчаса блужданий Маруся, никогда еще не забиравшаяся так далеко, все же вынуждена была признать, что в этом парке присутствует какая-то странная магия. Пусть не та, что порой заставляет человека снова и снова возвращаться в одни и те же места, но некое холодное умственное обаяние, избавиться от которого тоже непросто. Заросший луг, открывавшийся сразу за посадками молодых черешчатых дубков, своими самодельными футбольными воротами еще давал возможность прочитать некогда разгоравшиеся на нем теннисные баталии; рабочие, выписанные из Восточной Пруссии, свое грунтовое дело знали, конечно, отлично; майеровское руководство для игры в лаунтеннис все еще белело то тут, то там. Покоряло и знание дела теми далекими плотниками; доски горбатого мостика еще шипели от велосипедных тормозов, а по прибрежным кустам все еще неуловимо таились слабые тени любви – то законной и счастливой, то незаконной и, разумеется, несчастной. Несколько раз Марусе встретились полусонные экскурсанты, совершенно терявшиеся в этом странном парке, но ни они, ни сопровождавшие их девушки не видели никакой собаки. Маруся разозлилась. Какого черта она торчит здесь и почему не отправится прямо к Сев Севычу?..