По внешним атрибутам в тот же разряд попадала и сидящая по левую руку от брюнетки очкастая кореянка средних лет в строгом кремовом костюме. Но вела она себя совсем иначе – визгливо смеялась чему-то, что шептал ей, щекоча ухо усищами, громадный бритый негр. Тот отпал от соседкиного уха, громко расхохотался, наполнил рюмки из высокой бутыли, опрокинул свою в белозубый рот и вновь припал к ее щеке.
– Пара странная-иностранная, – промурлыкал Стас себе под нос.
– Чего? – удивленно переспросил Леха.
– Ничего. Интересная команда. Не место им за одним столом, по-моему.
И действительно, если кореянка с негром еще как-то вписывались в ряд с солидной троицей мужиков и шикарной теткой, то остальная часть компании была совсем уж из другой оперы. В торце, напротив скуластого американца, уткнулся мордой в тарелку тощий и волосатый субъект в засаленном пиджачишке, расшитом голубыми бабочками. Двух остальных Стас видел только со спины, но спины эти и вовсе доверия не внушали. Одна, облаченная в потертую джинсовую куртку, венчалась рыжей головой с убранными в пучок волосами. Другая спина была прикрыта вовсе неприличной застиранной футболочкой, голова над ней была седовато-пегой, всклокоченной. Рыжий и пегий сидели, обняв друг друга за плечи, ритмично раскачивались и немузыкально горланили:
– А в городе том сад, все травы да цветы…
– Джош, плесни-ка еще за встречу! – нетвердо произнес рыжий уже соло и придвинул к негру стакан. – Ванька, может, все-таки остаканишься по такому случаю?
Пегий что-то неразборчиво пробормотал, зато кореянка, к полному изумлению Стаса с Лехой, произнесла громко и четко:
– Шурка, побойся ты Бога! Опять нарезался, как сапожник. Алька твоя что нам с Танькой скажет, а? Увозили, дескать, мужика тверезого, а вернули запьянцованного…
– What? – встрепенулся негр.
Кореянка наклонилась к нему и зашептала. Негр оглушительно рассмеялся и, протянув здоровенную ручищу через стол, похлопал рыжего по плечу.
– А я, между прочим, тут не самый пьяный, – с обидой произнес рыжий и ткнул пальцем в голубую бабочку на рукаве прикорнувшего гражданина.
– За этого, прости Господи, мы не ответчики. Пусть хоть вообще сопьется. А Альке мы слово дали, – отрезала кореянка. – Тань, я скажу им, чтоб кофе подавали.
Роскошная брюнетка рассеянно кивнула, а пегий хрипло и поспешно добавил:
– И мороженого…
– Занятно, – резюмировал Стас. – Это правильно, Леха, что мы с тобой литр взяли. Давай-ка не гнать лошадей. Очень хочется досмотреть этот стремный спектакль. Только не пялься ты так откровенно…
Но за длинным столом вскоре замолчали, сосредоточившись на десерте, и друзья как-то незаметно приговорили «Абсолютовку», заказали вторую, а к ней по шашлыку, постепенно утратили интерес к происходящему в зале и даже не заметили, что компанию, привлекшую их внимание, давно уже сменили за столом подгулявшие не то эстонцы, не то финны.
– Ай уоз вери… вери мач хиппи ту, это самое, мит ю, – запинаясь, проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. – Ты переведи ему, что, по-моему, мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу, и пусть готовит договор.
Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.
– Oh yeah, sure thing, mister Raffle-Ovitch, – широко улыбнувшись, произнес Кристиан Вилаи. – I’ll call you from Moscow. Take care.
– Это он что сказал? – спросил Рафалович.
– Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.
– Ага. Ну, гуд бай, мистер Вилаи, – Рафалович крепко сжал руку американца.
– Я тоже пойду, – сказал Павел. – А то боюсь, нашим дамам одним с Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало – сам тоже нализался.
– Пашка… – начал Рафалович и вдруг, раздвинув руки, заключил Павла в объятия.
Тот несколько секунд постоял, не сопротивляясь, потом легонько оттолкнул Рафаловича.
– Будь здоров, Леня, – ровным голосом сказал он. – И вот еще что…
– Что? – встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось, с затаенной мольбой.
– Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам не доберется.
– А как же. – Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в углу вестибюля, где развалился, громко храпя и неаппетитно орошая слюнями коричневый в голубых бабочках пиджак, Никита Захаржевский, ныне более известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле, ссутулившись, сидел Иван Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках и нелепой майке с надписью «Инрыбпром». – Иван, может, и тебя заодно подбросить?
– Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.
– Ты позвони непременно, – сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. – Визитку мою не потерял?
– Нет вроде.
– Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал?
Иван кивнул.
– Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.
– Спасибо, Леня, – пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта. За поворотом послышался его задрожавший голос: – Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать…
Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.
– Ну что, Витюня, – со вздохом сказал Рафалович. – Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.
– Есть, Леонид Ефимович! – отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.
…Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю. Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта, истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр… От тотального торжества добра Никитушка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.
За свет он принял полумрак – синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
– Собачка, – прошептал Никитушка.
В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок – маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь…