И вот в темноту сомкнутых глаз улыбкой чеширского кота вплыли алые губы, раздвинулись, открыв жемчуг мелких, острых зубов.
– Ты? – выдохнул Иван. – Откуда?
…Подвел его тогда автопилот, крепко подвел, убил второй – и последний – шанс, данный ему судьбой… Не поперло с самого начала, в обоих гастрономах было только кислое шампанское, да еще аперитив «Степной», бродяжья радость. И потащила нелегкая в подвальную разливуху, а там случился кто-то знакомый и херес молдавский. Понеслась арба по кочкам… Очнулся в кровати, а в какой – не понял сначала, втек в ситуацию только когда явилась матушка родная со скорбным фейсом, волоча на буксире кого-то в белом халате. Укол, беспамятство, потом капельница, палата с голыми стенами и замком, запертым снаружи… Ужас! Как рвался тогда обратно, к ней, к любимой, с нежными руками, смелой, доброй, несчастной, такой беззащитной и одинокой… Боже, до чего одинокой! Как ни пытался, так ведь ни разу за все эти угарно-счастливые месяцы не сумел развеселить Таню, нередко готов был сам ширануть ее, лишь бы увидеть золотое сияние глаз. Но ручки, как у всякого пьянчужки, трясло, да и жалко было иголкой колоть эту дивную прозрачную кожу. Хоть и приучился постепенно догоняться после бухалова колесами или травкой, которую, щеголяя эрудицией, называл английским словом «хэмп», да и опия, ежели дадут, не прочь был вогнать через клизму, но иглы боялся как огня. Всякий раз при виде шприца в Таниных руках душа кричала о беззащитности любимой, ее уязвимости, но как и от кого защитить эту красоту – не знал, и счастлив был оттого, что его принимают таким, какой он есть, не теребя и ничего не требуя… А потом ему сообщили, что она тоже здесь, в глубокой коме, считай, при смерти, и неизвестно, выкарабкается ли. Передозировка. А нашел ее Павел, бывший муж, бывший друг… К ней так и не пустили. Несколько дней подряд приходил неприятный следователь, все, что-то выспрашивал, выведывал, сам ничего не рассказывал. Потом следователь пропал, а через день исчезла и она. С концами, как в омут канула, оставшись лишь воспоминанием, мучительным, сладким и горьким одновременно, уходящим…
– Таня, – простонал Иван и рванулся к закрывающимся дверям вагона. Чуть свою станцию не проехал.
– …и что они знают, сколько реально меди уходит в Прибалтику через Ленечкину фирму, представляешь? Ну, я, конечно, делаю лицо и мило так спрашиваю: «А вы какую, собственно, криминальную структуру представляете? Тамбовскую, казанскую?» А тот козел прихлебывает пиво и спокойненько так отвечает: «Я, собственно, из РУОПа». Слушай, а что такое этот РУОП?.. Ой!
Рафалович неожиданно вынырнул из-за Аллочкиной спины и прихлопнул рычаг перламутрового телефона. Аллочка скорчила недовольную рожицу.
– Как ты меня напугал…
– Сколько раз я просил тебя не болтать о моих делах с посторонними?!
– То посторонние. А это Бамся, ну ты помнишь, из агентства. – Аллочка поймала ладонь Рафаловича и провела по ней шелковистой щечкой. – Ленечка, а по телеку сегодня опять Австралию показывали. Слетаем, а? Мне это Средиземное уже во!
Рафалович резко вырвал руку.
– Сначала грибок вылечи. А то в промежность перекинется – и будет тебе КВД вместо Австралии.
Аллочка распустила губки и зарыдала. Хлопнув дверью, Рафалович вышел в кабинет.
Зачем, спрашивается, обидел девочку? Что она ему сделала? Старается, скрашивает будни, украшает праздники, ножки до подбородка, даром что грибок между пальцами, глаза как блюдца, от попсы тащится… Все как надо, и лучшего ему уже не видать. С Лилькой не склеилось, с Таней склеиться и не могло… Просто день такой. Увидел, как Таня с Павлом смотрят друг на друга, ну и всколыхнулось… И ведь сам же, можно сказать, их друг другу в объятия толкнул, потом… Да что потом, что толку вспоминать… Но воспоминания воле не подчинялись, так и лезли, наплывая одно на другое…
Очень уж интересен оказался контакт с мсье Жоресом, вот и засиделись в «Экономическом совете» за кофе, увлеклись, калькуляторы подоставали. Когда спохватился, зарулил за Лилькой в казино, но ее там уже не было. Конец света, не иначе! Захотелось воспользоваться передышкой, окунуться наконец в ласковое море, заехал в отель за плавками и полотенцем, поднялся в номер…
Потому, наверное, так и наехал сегодня на Аллочку, что больно живо напомнила сегодняшняя сцена ту давнишнюю. Тоже вошел неслышно и тоже влетел в середину монолога о себе самом:
– …все равно эта вибрация вибрирует себе совершенно даром и даже портит экологическую среду. И кому с того было б хуже, спрашивается? Матросики кушали бы витамины и защищали себе родину, как молодые львы, и начальство бы имело свой интерес. А так пошли доносы, скандалы, вмешалась военная прокуратура. Этому мелкому гению Финкельштейну предложили убраться в свой Житомир, дядю ушли на заслуженный отдых, а Ленечку заставили написать рапорт и отправили на дембель без выходного пособия. Теперь-то я понимаю, что за это надо Бога благодарить, но тогда было очень обидно…
Леня кашлянул за дверью, шаркнул ногой. Лилин голос на секунду смолк, но тут же зазвучал снова:
– А вот, кстати, и он сам. Помнишь его?
– Смутно…
Есть такие голоса, которые прошибают с первого слова. Или просто настроение такое было тогда. Ведь впервые тогда, крепко встав на ноги, выбрались в толковый зарубеж – не в Турцию какую-нибудь за очередной партией шмотья, не в Болгарию пузо греть, а прямехонько на Лазурный берег, Ривьеру, блин, французскую! Лилька уж два года, как только на Руси новая жизнь поперла, плешь грызла – съездим да съездим, вон все катаются. И самому, признаться, хотелось, да все недосуг было, приращение капитала – штука тонкая, постоянного пригляда требует. Зато уж как выехали – любо-дорого, по самому наивысшему разряду. «Эр-Франс», бизнес-классом, персональный вертолет из аэропорта Ниццы, двухкомнатный номер, да не где-нибудь, а в самом «Отель де Пари»!
Не успели распаковаться, а Лилька, переодевшись в самое сногсшибательное одеяние из черного газа и люрекса, в котором, откровенно говоря, походила на шарообразную грозовую тучу, утыканную микроскопическими молниями, потащила его по всяким бутикам и лавочкам, которых в Монако водится великое множество. Все перетрогала, перещупала, на непонятном языке торговалась с небритым итальянцем из-за какой-то статуэтки, которую так и не купила, – оба махали руками, как два психа, прохожие, глядя на них, улыбались, а Рафаловичу было не очень весело. Попили кофейку у княжеского дворца, по Порт-Неф потихонечку спустились в Кондамин, прогулялись по приморскому променаду и неожиданно оказались в Монте-Карло. При виде знаменитого на весь мир казино Лилька аж завизжала и пребольно впилась когтями Рафаловичу в локоть. Пришлось зайти.
Уж много лет прошло с того злосчастного дня, когда купленный Шеровым кагэбэшник подловил его за азартной игрой и вынудил сдать Павла Чернова, друга, да что там друга – кумира всей молодости. А потом шеровские подручные выследили Павла и… Конечно, тот сам виноват. Раз уж попал в такие деловые лапы, так сиди и не рыпайся. И, строго говоря, игра тут ни при чем, они бы другие способы моментально изыскали… В общем, после недолгого поединка рассудок, как всегда, победил совесть. Но к картам с тех пор Леонид Ефимович ничего, кроме отвращения, не испытывал. В преферанс и то не садился. Отвращение распространялось на рулетку, тотализатор, игровые автоматы, и даже когда ребята закупили для нового офиса бильярд, он наложил категорическое вето.