— Ничего. Терпеть. Поддерживать ее, помогать. Это трудный этап, но, к счастью, скоротечный. Все будет хорошо.
— Понятно, — сказал Павел.
Ах, как хотелось верить профессору, как хотелось! Но неопределенные мрачные предчувствия не оставляли Павла.
Недели через две после визита профессора Сутеева Павла вызвали на стендовые испытания, которые проходили в Гатчине, на профильном предприятии. Предполагалось уложиться в два дня. Однако настроение у народа было предновогоднее, и, подписав нужные бумаги, участвующие в испытаниях лица освободились в тот же вечер. Павел сел на ближайшую электричку и уже в одиннадцатом часу был дома.
Войдя в квартиру, он оцепенел. В воздухе пластами стоял дым — и не только табачный. На столе в гостиной стояли и лежали бренные останки изобильного пиршества. Из спальни доносились недвусмысленные похотливые стоны, взвизги, ритмичный скрип кровати и смех. Павел, ошалев, устремился туда и замер на пороге. На их широком белом супружеском ложе извивался в любовном экстазе совершенно незнакомый усатый брюнет южного типа, оседланный пышной блондинкой — по голой спине Павел узнал Анджелу, «начинающую актрису», свидетельницу на их свадьбе. Таню он сначала не увидел, только слышал, как она звонко смеется и приговаривает:
— Вот, Нюточка, смотри, вот так, вот так. Оп-па!.. Таня сидела в дальнем углу на мягком стуле и была настолько поглощена бесстыдным зрелищем, что не сразу заметила появление Павла. Участникам же, ввиду приближения оргазма, было и вовсе не до него. Лишь когда Павел решительно шагнул в комнату, она подняла на него ясные глаза и спокойно сказала:
— Привет, Большой Брат! Садись, посмотри, это любопытно.
Павел сразу вышел. Видимо, включился автопилот, потому что в следующее мгновение он осознал себя сидящим на заснеженной скамейке между Балтийским и Варшавским вокзалом, курящим сигарету и замерзающим.
— Эй, дядя, закурить есть? — услышал он совсем рядом нетрезвый голос и вскочил, обрадованный: вот и подвернулся, на ком разрядиться, стряхнуть оцепенение, отвести душу. «Вот сейчас как заеду в харю, а там — будь что будет…» Он изготовился.
— Господи, Пашка, никак ты? Откуда? Павел протер глаза. Из-под драной кроличьей шапки поблескивают очки, торчит заиндевевшая борода… Шурка. Шурка Неприятных. Выпил, видно, капитально, но на морозе временно пришел в чувство.
— А мы, понимаешь, того, ну и мало показалось… Меня Наташка на вокзал командировала. Там у носильщиков круглосуточно… — объяснял Шурка. — А ты тоже это самое? Или как?.. Вот что, пошли к нам! К нам!
Он ухватил Павла за рукав и с силой потащил за собой, хотя Павел и не думал сопротивляться.
Жил Шурка неподалеку, на Лермонтовском, вдвоем с матерью, в почти полуподвальной, зато двухкомнатной квартире. Дотопали они довольно быстро, хотя Шурка падал пару раз и вставал только с помощью Павла. В Шуркиной комнате, возле стола с объедками, окурками, грязными стаканами и бутылками, на диване кто-то крепко спал.
— Отрубилась! — прокомментировал Шурка. — Ладно. Нам больше достанется. Ща балдометр принесу.
Он вышел относительно твердо, но вернулся уже на четвереньках, зажав обещанный стакан между шеей и подбородком. Таким манером он добрался до стола и толчком выкатил стакан на поверхность.
— Ловко, — сказал Павел.
— Могем, — удовлетворенно сказал Шурка и боком повалился на пол.
— Вставай, простудишься, — сказал Павел.
В ответ раздался богатырский храп.
Павел открыл бутылку, принесенную Шуркой, понюхал, налил в стакан. И вправду, может, выпить, надраться как свинья, забыться — и забыть дикую, не укладывающуюся в голове сцену дома? А дальше?
Он закурил, взял в руки стакан, задумчиво повертел, поставил на место. «Где я? Зачем? Что я здесь делаю? Докурю и уйду. Докурю, отогреюсь и уйду. Куда?»
Фигура на диване зашевелилась, подняла кудлатую голову.
— Шурка, принес?.. Не, это не Шурка… А Шурка где? А, вот он где… А ты кто?.. — Женщина протерла глаза и вдруг усмехнулась. — Готово. Допилась. Глюки пошли. Тени прошлой жизни… Ну, здорово, призрак Павла Чернова!
Павел вздрогнул от неожиданности и пригляделся к женщине. Натали. Наташка Бурихина, сокурсница.
— Здорово-то здорово, только я не призрак…
Не надо печалиться, Вся жизнь впереди, Вся жизнь впереди, Надейся и жди!
«И кто это в такую рань радио врубил?» — беззлобно полюбопытствовал Павел и потянулся, уперевшись ладонями в чужую стенку. Он нехотя приоткрыл глаза. Аккуратная старушечья комната, всюду салфеточки, тканые коврики, фотографии в рамках. За стеной гремели посудой, что-то шумно жарилось. Все это сразу же напомнило, что он не дома.
Не надо печалиться…
Да это ж вовсе не радио. Это поет его внутренний голос. «Господи, отчего мне так хорошо, когда все так плохо!» Усилием воли он заглушил в себе песню, сдержал бодрые ноги, готовые выкинуть его тело из чужой постели и чуть ли не пуститься в пляс, и поднялся нарочито медленно, сосредоточенно. Столь же медленно надел брюки, рубашку, вышел…
Наташка, хоть и пьяная, сообразила уложить его в комнате Шуркиной матери, которая уехала погостить к сестре в Тихвин. Там-то Павел и проснулся под оптимистическую песнь собственного внутреннего голоса…
На кухне сидела растрепанная Наташка в тренировочных брюках и хлопковой рубахе навыпуск и жадно трескала яичницу. Перед ней стояла пиала с огурчиками, ополовиненный стакан красного вина и темная бутылка без этикетки.
— Привет! — весело сказала она. — Проснулся уже? Примешь? — Она показала глазами на бутылку.
— Нет, — сказал Павел.
Она изумленно посмотрела на него, потом кивнула.
— Ну да, ты ж не с бодуна. Ночью пришел… А я вот возьму еще грех на душу. — Она залпом выпила недопитый стакан и налила другой. — Не могу по утрам без этого дела. Затемно еще на вокзал сбегала, разжилась. Теперь ничего уже. И жрать сразу захотелось.
Павел взял из пиалы огурец, отрезал хлеба. Ел он на ходу — подошел к раковине, забитой грязной посудой, открыл кран, бочком приспособил под струю чайник, поискал спички, зажег конфорку, поставил чайник на газ.
— Зачем тебе все это надо? — спросил он.
— Что? — не поняла Наташка.
— Ну это, — он обвел рукой кухню. — Бардак весь этот, водочка по вечерам, бормотуха по утрам?
— Не учите меня жить, — хихикая, отозвалась Наташка, а потом ответила уже серьезно. — А вы можете предложить что-то другое? Перевыполнять план, копить на «Запорожец», по досточке возводить скворечник на дарованном начальством куске болота? Или в парторги податься?.. Впрочем, ты ведь у нас, Пашка, элита, не понять тебе нашей безнадеги.
— Элита! — Павел усмехнулся. — Скажешь тоже! На работе ничего хорошего, кроме плохого, а дома… — Он замолчал и добавил невесело: — Вот и прибился я к вашему бережочку.