— К госпиталю.? Но зачем? И почему такая срочность?
— Дело в том, что наш клиент, мсье Корбо, находится при смерти и может в любую минуту покинуть сей бренный мир…
— Но я не знаю никакого Корбо. Это какая-то ошибка.
— Нет, мсье, это не ошибка. Наш клиент предупреждал, что вы можете не знать его фамилии, и просил в таком случае напомнить вам про красный шарф…
— Красный шарф?.. Погодите, так это что, Фил, старый клошар с моста Толбиак?
— Да, мсье Филипп Корбо, пятидесяти пяти лет.
— Я еду! Ждите меня у главного входа.
Нил с трудом узнал старину Филиппа. И дело было не в тяжелой болезни, наложившей свой нестираемый отпечаток на облик старика — хотя, не такой уж он, оказывается, и старик, пятьдесят пять, это еще не старость. Просто Нил никогда прежде не видел его умытым, выбритым, на фоне белоснежных простыней и стерильно-чистой одноместной больничной палаты. Глаза Фила были незряче устремлены в белый потолок; к тощей, бледной, поросшей редкими волосками руке тянулась прозрачная кишка капельницы. У датчика, отсчитывающего слабый, неровный пульс, замерла молодая, невзрачная медсестра.
— Софи, оставьте нас, — размеренным, не терпящим возражений тоном проговорил адвокат Зискинд.
Медсестра бесшумно удалилась.
Зискинд показал Нилу на табуретку возле постели больного, сам по-хозяйски уселся в кресло у окна.
— Мсье Корбо, вы нас слышите? Мы разыскали вашего друга…
— Мы, Наполеон Бонапарт! Чего разорался-то, кошерная морда? — прошелестел чуть слышно Филипп. — Я и сам слышу, хоть и слепой, но не глухой асе. Разыскал — и славно… Эй ты, алкоголик, дай руку… Сюда вот положи… Теперь чую — и точно ты.
— Фил, я…
— Помолчи пока, жалкие слова для бабы своей побереги. А ты, законник, сходи, проветрись пока. Только далеко не отходи, понадобишься скоро…
Адвокат Зискинд пожал плечами, выразительно посмотрел на Нила, вышел, прихватив свой черный портфельчик.
— Я вот чего сказать-то хочу, — продолжил Фил, услышав звук закрывающейся двери. — Я ведь в долгу перед тобой…
— Фил, о чем ты говоришь, какой долг?..
— Погоди, не перебивай… Сигару твою, что ты мне на сохранение дал, я не уберег… Схоронил, понимаешь, на барже, в самом укромном уголочке, куда ни одна сволочь сунуться не догадается, а она и того, баржа-то…
— Что «того»?
— Утонула, вот чего! Как-то возвращаемся мы с Жажкой с промысла домой — а дома-то и нет, одна труба торчит из воды. Не нырять же, сам подумай…
— И ничего не осталось?
— Только что при себе было… Ну, и пошли мы себе дальше, а что делать, жаловаться некому, и страховку никто не заплатит… Вскорости нашли себе новое пристанище, в подвале под котельной. Не то, конечно, темнотища, да и сырость… Пару зим перекантовались кое-как, а потом здоровье совсем ни к черту стало, еле-еле на улицу выползал. А тут пошел как-то пропитание добывать, и прямо на улице грохнулся, хорошо, добрые люди подобрали, сюда вот определили. Хорошо здесь помирать, самое место, чисто и тихо…
— Не говори так! Тебя вылечат, обязательно вылечат…
— Чушь! Да и не хочу я, давно уж душа на покой просится… Одно только не отпускает, к Боженьке-то, как там Жажка моя, хоть и проблядь последняя, а все живая душа… Ты, парень, разыщи мне ее, понимаю, не просто это, но ты разыщи… Может, так и сшивается у нашего подвала, так я тебе скажу, как его найти… Эй, ты чего лыбишься, я смешное сказал?
И каким зрением углядел слепой клошар улыбку, лишь чуть-чуть тронувшую губы Нила?
— Фил, я хотел тебе сказать, но ты не дал мне и слова вставить… Понимаешь, Жажа… она здесь, внизу, ее не надо искать, она сама нашла меня у входа в корпус, и я сказал, что это моя собака…
— Ты сказал, что это твоя собака… И ты действительно готов заботиться о ней, когда я… когда меня не станет?
— Готов.
— И ты не сдашь ее на живодерню, не пристрелишь, не утопишь, как утопили ту русскую собаку… ну, ты еще рассказывал…
— Я рассказывал? Про Муму?
— Да, да, ее звали Муму… Ты клянешься?
— Я? Да, Фил, я дам ей все, о чем только может мечтать собака.
— Не врешь? Ладно, ступай, приведи мне ее. Ты должен повторить это в ее присутствии… Да и позови этого адвокатишку пархатого, он тоже нужен.
Чувствуя себя полным идиотом, Нил вышел в коридор.
У окна маялся без дела адвокат Зискинд.
— Он просит вас, — сказал ему Нил. — А я иду вниз. Помните, та псина, что у входа облизала мне ботинок, а вас облаяла? Так вот, это его собака, он просил привести ее…
Нил замолчал. По коридору деловито трусила Жажа. И такое мудрое создание — на живодерню? Да никогда!..
— Итак вы, господин Нил Баренцев, проживающий в городе Париже по адресу… в присутствии двух свидетелей, госпожи Софи Пейрак, медицинской сестры, и господина Мохаммеда Диба, служащего охраны, добровольно принимаете на себя все обязательства, сопряженные с обеспечением достойного содержания особы, известной под именем Жажа, собаки, женского пола, порода неизвестна, цвет белый, возраст шесть лет?
— Принимаю.
— Распишитесь вот здесь… и здесь. Свидетели, распишитесь. Благодарю вас. Переходим ко второму документу.
Адвокат Зискинд поправил очки, поднес к глазам исписанный лист гербовой бумаги, откашлялся.
— «Я, Филипп Корбо, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество единственному моему наследнику Баренцеву Нилу…» Мсье Корбо, подпишите, будьте добры…
Адвокат положил завещание на разлинованную дощечку, на которой регистрировалась температура больного. Охранник-араб поднес дощечку к груди Филиппа, медсестра вложила ему в руку авторучку и подвела руку к нужному месту.
Филипп поставил закорючку и в изнеможении откинулся на подушку.
— Господа, теперь вы, — обратился адвокат к свидетелям. — Подпишите здесь и здесь, все, вы свободны, благодарю вас. Господин нотариус…
Вызванный по этому случаю штатный больничный нотариус, пожилой, с бархатной бородавкой на носу, с важным видом скрепил документ надлежащими печатями и расписался.
— Вот так, парень, вступай в права наследства… — прошептал Фил, хотел рассмеяться, но только закашлялся.
Кашлял мучительно, долго, прибежавшая по звонку медсестра брызнула ему в рот из ингалятора и сделала укол. Фил схватил ее за руку, по лицу его пробежала судорога. Посиневшие губы шевелились, будто он силился произнести одно короткое слово, но все не получалось.
— Жажа, — догадался Нил. — Он хочет попрощаться с собакой. Жажа!
Он приоткрыл дверь туалета, оттуда пулей выскочила Жажа и прыгнула на грудь Филиппа, перепачкав простыню своей грязной шерстью.