— Почему?
Он покачал головой, но я не сомневался, что он врет.
— Алессандро, — сказал я, — чем бы ни грозил ваш отец, какие бы шаги ни предпринял, вам удастся стать жокеем лишь в том случае, если конюшни останутся в неприкосновенности. Если ваш отец уничтожит их, вам просто не на ком будет побеждать в скачках.
— Он заставит другого тренера, — последовал уверенный ответ.
— Ну уж нет, — твердо заявил я. — Если это произойдет, я предоставлю факты Жокей-клубу, у вас отберут права, и больше вы никогда не сможете участвовать в скачках.
— Он убьет вас, — спокойно ответил Алессандро. Казалось, подобная мысль не смущала его и не внушала отвращения.
— У моего поверенного лежит письмо с описанием всего, что произошло, включая и разговор с вашим отцом. Если он меня убьет, письмо будет вскрыто. Думаю, у него начнутся большие неприятности. А вы, конечно, будете дисквалифицированы на всю жизнь, и во всем мире не найдется места, где вы могли бы стать жокеем.
Его самоуверенность постепенно превратилась в замешательство.
— Ему надо было самому с вами поговорить, — пробормотал он. — Он сказал, что вы будете вести себя совсем по-другому. Вы меня сбиваете... Он сам с вами поговорит.
Он резко повернулся и, чеканя шаг, направился к блюстителю «Мерседеса». Терпеливый шофер, который не отлучался от машины ни на минуту за все время тренировок, увидев, что Алессандро устроился на заднем сиденье, завел мурлыкающий мотор, и «Мерседес» умчался, визжа резиной «мишлен».
Я отправился в дом, уселся за столом в кабинете и открыл плоскую жестянку. Небольшая, вырезанная из дерева лошадь лежала в коробочке, завернутая в вату. На шее лошади висел ярлык, на нем были написаны два слова: Лунный Камень.
Я вынул маленькую лошадь из жестянки. Мне удалось это сделать в два приема: правая задняя нога была сломана в колене.
Долгое время я сидел, вертя деревянную лошадку в пальцах, и размышлял, действительно ли Энсо Ривера сумел подстроить эту историю с Лунным Камнем или просто воспользовался несчастным случаем и сделал вид, что это — дело его рук.
Мне как-то не верилось, что он погубил Лунного Камня. Беспокоило другое: мог ли он в принципе таким путем воплотить свою угрозу уничтожить конюшни.
Почти каждую лошадь с переломом ноги необходимо усыпить и лишь в очень редких случаях имеет смысл ждать, пока кость срастется. Скакуна не уложишь в постель. Лошади вообще не любят ложиться. Ногу приходится держать на перевязи, чтобы на нее не давил вес тела. За несколько недель болезни у рысака, как правило, начинаются всякого рода неприятности с желудком и может развиться дебильность. Скаковые лошади — создания очень нежные, как правило, они погибают от отсутствия движения, но, даже выживая, становятся абсолютно непригодными для скачек: именно поэтому переломы ног лечат только у очень ценных племенных жеребцов и кобыл.
Если Энсо Ривера начнет ломать лошадям ноги и его не удастся остановить, среди владельцев начнется паника, и тогда конюшни действительно будут уничтожены.
Алессандро сказал, что его отец посылает жестянку, чтобы на примере показать, на что он способен.
Если он способен ломать ноги, значит, уничтожение конюшен ему тоже по плечу.
Но ведь это не так просто — сломать лошади ногу.
Значит — блеф.
Я вертел в руках маленькую искалеченную статуэтку. Я не знал, не мог решить, где правда. Зато собственный блеф я решил превратить в свершившийся факт — взял лист бумаги и принялся описывать свое похищение, стараясь припомнить мельчайшие подробности. Завернув деревянную лошадку в вату, я положил ее обратно в жестянку и дописал на листе короткое объяснение возможной важности этой улики. Затем я сложил жестянку и письмо в большой плотный конверт из оберточной бумаги, заклеил его, начертав сакраментальные слова «Вскрыть в случае моей смерти», вложил в другой большой конверт, который адресовал лондонскому поверенному, и отправил заказным с главпочтамта в Ньюмаркете.
* * *
— Что-что ты сделал? — воскликнул мой отец.
— Взял нового ученика.
Он в ярости поглядел на железяки и противовесы, приковывавшие его к постели. Не будь их, он подпрыгнул бы до потолка.
— Ты не имеешь права брать новых учеников! Я тебе запрещаю! Ты меня слышишь?
Я повторил то, что сказал Этти: отец Алессандро платит большие деньги за уроки верховой езды. Мои слова постепенно дошли до его сознания, и он несколько утихомирился. На лице его появилось задумчивое выражение, и через некоторое время он неохотно кивнул головой.
«Он знает, — подумал я. — Знает, что скоро конюшни останутся без наличных».
Я никак не мог решить, достаточно ли хорошо он себя чувствует, чтобы обсудить данный вопрос, и захочет ли он вообще со мной разговаривать. Мы ни разу в жизни ничего с ним не обсуждали: он приказывал, а я либо слушался, либо — нет. Он поступал так со всеми и с владельцами лошадей тоже. Все они в какой-то степени перед ним благоговели, а некоторые так просто его боялись, но не забирали своих лошадей из конюшен, потому что из года в год он выигрывал самые престижные скачки.
Отец спросил, какие нагрузки мы даем на тренировках. Я начал рассказывать. Он слушал меня, скептически скривив рот и приподняв бровь, всем своим видом показывая, что сильно сомневается в моих знаниях. Я продолжал говорить, не обращая внимания на его мимику и вспоминая все, что могло представлять для него интерес.
— Передай Этти, — сказал он, — чтобы она подготовила список проведенных испытаний на каждую лошадь, с указанием нагрузок по скоростной выносливости.
— Хорошо, — с готовностью согласился я. Он пытливо посмотрел мне в лицо, стараясь разглядеть на нем следы обиды, и, по-моему, был крайне разочарован, ничего такого не заметив. Антагонизм между стареющим отцом и взрослым здоровым сыном — явление повсеместное, и я не мог обижаться. С другой стороны, я не собирался потакать всем его капризам, а он даже представить себе не мог, какой колоссальный опыт я накопил в общении с людьми самых разных профессий.
— Можно взять заявки домой? — спросил я. — Тогда Этти будет заранее знать, как готовить лошадей к тем или иным скачкам.
Глаза его сузились, губы поджались, и он объяснил, что был лишен возможности составить заявки: лечение и рентген отняли у него все свободное время и помешали сосредоточиться.
— Может, нам с Этти попробовать?
— Ни в коем случае. Я все сделаю... когда будет время.
— Хорошо, — добродушно согласился я. — Как твоя нога? Ты сегодня совсем неплохо выглядишь.
— Болит меньше, — признался он и стал разглаживать ровную, без единой морщинки, простыню. Сказывалась привычка: все, что его окружало, должно было быть аккуратным, пристойным и чопорным, как его душа.