— Четверо нас, мужики. Не слишком ли — против одного?
Пастух резко обернулся.
Позади стоял давешний собутыльник начальника поезда и еще более давешний душанбинский знакомец Пастуха.
— Ага, — сказал знакомец, тоже улыбаясь всем лицом, включая уши, — у меня вон и оружие есть… — И показал в левой руке аккуратненький четырехдюймовый шестизарядный «кольт-питон», очень нечасто встречающийся револьверчик, но с отменной точностью стрельбы, даром что выпускаемый по индивидуальным заказам и дорого. — Вдруг, да и пригодится.
— Лучше бы не… — сказал Пастух, ан не удержался: — Откуда у вас такая красота?
— На дороге нашел, — объяснил знакомец. — Шел, шел и… Пусть будет. Так спокойнее. Меня, между прочим, Шухратом зовут. Твоя женщина спит?
— Моя… — усмехнулся Пастух. — Спит, слава Богу. Зачем женщине знать, что ей кто-то угрожает? У нее мужчины есть. И впрямь нас четверо. Так выходит, Шухрат?
— Выходит, так, — подтвердил. И спросил: — А врагов сколько?
— Не знаю точно, — сказал Пастух. — Видел тоже четверых. Если я прав, то с одним из них знаком давно и очень близко, к сожалению. Он — мой враг. Личный. Оставьте его мне.
— А остальных, значит, нам, — подбил бабки начальник поезда. — Что ж, на одного да по одному, вроде бы справедливо, если еще кто-то не набежит. Пойдем по вагонам? Меня, тоже между прочим, Николаем Ивановичем называют…
— Если пойдем — подставимся, перестреляют, как воробушков, — сказал Пастух. — Ночь. Тихо. Вряд ли супостаты спать легли… Ждать их надо, придут, не придут — ждать. Нас четверо. Их… ну, я видел только четверых, опять же не исключаю, что их больше… короче, так сделаем. Один держит под прицелом тамбур и «суфле», то есть переход в другой вагон. Второй его прикрывает. На выходе из вагона в тамбур прикрывает — так, чтобы у второго просматривался вагон и был визуальный контакт с другой парой. Та же схема на противоположной сцепке. По-моему, внятно. Стрелок, бери Николая Ивановича и перекрывайте ход. И рацию держи включенной. А вы, Шухрат, со мной, годится?
Никто не возражал.
Ночь была. Темная, тягучая, железно громыхающая, недобрая.
— Почему мы здесь остались, а они туда пошли? — спросил Шухрат. — Тати, как я тебя понял, с этой, с нашей стороны засели… Четверым все ж способнее против четверых, силы равные…
Де-юре он был прав, а вот де-факто…
— А крыши вагонов для чего? Они ж не кретины — с одного конца нападать, бойцы у моего вражонка, полагаю, хорошо в своем деле надрочены. Посмотрим по ходу. Передислоцироваться — один вагон пробежать…
— Ждать не люблю, — сказал Шухрат, — поганое это занятие. А не пойти ли нам по вагонам, так сказать, на разведку? Или они нас поджидают?
Вопрос был не дурен.
— Не думаю, что ждут, — рассудил Пастух. — Они ж вроде как атакующая сторона…
— Вот только где здесь атаковать? — вроде бы сам себе сказал Шухрат.
И прав был.
— Мы потихоньку, — объяснил Пастух, — крадучись… Не люблю термин «авось», но затаиться и окопаться — негде и незачем. Пошли, Шухрат, потихоньку, где наша не пропадала…
И пошли вроде как.
Но где там!
— Вы куда, мальчики? — услышалось сзади.
«Мальчики» резко обернулись, хотя Пастух узнал голос сразу.
Марина стояла в тамбуре, за ней просвечивался пустой спящий коридор вагона. В правой руке у нее был полиэтиленовый магазинный пакет, в котором что-то мелкое и тяжелое лежало.
— Спать идите! — не сдержался Пастух, голос повысил. — Куда вас среди ночи понесло?
— Я с вами хочу. Мне не спится, потому что страшно.
Шухрат положил тяжелую ладонь на плечо Пастуха.
— Зачем ты так с женщиной? — спросил укоризненно. — Она волнуется. Ей не спится. Ей одиноко. Так, уважаемая Марина?
— Так, так, — быстро согласилась она, — и страшно, и одиноко. Что происходит? Куда вы собрались?
— Один мужской разговор, — не очень внятно объяснил Шухрат, но радостно улыбаясь, — с соседями из другого вагона. Неприятный разговор, но очень важный. Вы идите спать, уважаемая Марина, а мы чуть-чуть поговорим… тихо-тихо поговорим… и вернемся. А утром вы проснетесь, и мы все вместе чай пить станем, зеленый чай, очень вкусный, хворост есть станем, нишалло попробуем, мне жена в дорогу наготовила. Договорились?
— А оружие вам зачем? — не сдавалась Марина.
— Это?.. — Шухрат удивленно посмотрел на пистолет в своей руке. — Это я хвастался. Друзья подарили. Красивый, да?.. Вашему спутнику очень понравился, да?.. — И, улыбаясь, посмотрел на Стрелка.
— Ага, — подтвердил вместо Стрелка Пастух, — точно так. Идите спать, Марина, утро вечера не дряннее. В полседьмого в Омске будем, дай Бог…
Марина смотрела на него укоризненно и одновременно грустно, так у нее получилось.
— Врете вы все, — сказала грустно, — да еще и скверно врете, не умеете толком…
И тут Стрелок подал голос.
— Шу*censored*, — сказал он, — цель справа… — И вскинул пистолет.
Пастух увидел: по коридору их родного и вовсю спящего вагона шли двое, шли крадучись, на мягких ногах, один, держа навскидку пистолет, приоткрывал незапертые двери в купе, заглядывал на мгновение и аккуратно задвигал, а в запертые не ломился. Кого-то они разыскивали, и догадываться кого, смысла не было. Кого искали, те в тамбуре стояли, бери — не хочу. Хотя на тех двоих со стволами здесь было трое и тоже со стволами. И ночь за окнами. И тишина. Разве что колеса вагонные стучали отчаянно, но это — привычный уже фон, прислушались давно.
Пастух быстро открыл стальную дверь в межвагонный переход, метнулся туда, увидел: по соседнему вагону тоже шли двое с оружием.
— Ловушка, — сказал Пастух, спокойно сказал. — По двое с двух сторон. Оружие… Стрелок, прикрой Марину…
Стрелок понял приказ буквально, навалился на Марину, обрушивая ее на пол, она вырвалась, юркая, закричала:
— Дураки, кретины безмозглые, стойте тихо!..
В руке у нее откуда-то возникла ее давешняя черная коробочка, которая не то пульт от чего-то, не то чего-то от невесть чего. Марина уверенно и легко что-то в ней нажала, что-то ранее не замеченное, свет в тамбуре, и без того неяркий, совсем прикорнул, и уже теперь в холодном, ветреном тамбурном воздухе что-то лишнее, не видное, но как-то так ощущаемое вдруг явно почуялось, свет стал дробным и ярким, в глазах вдруг и разом возникла резь, Пастух невольно зажмурился и сразу же услышал невесть откуда взявшуюся мертвую тишину, которая показалась вечной и последней, тамбур сильно тряхнуло, Пастух попытался схватиться за стену или за поручень, но промахнулся и упал, ни хрена не понимая, не видя и заодно не слыша, упал больно, покатился зачем-то куда-то, хватаясь в темноте за что ни попадя. Вдруг перестал падать, да и вообще двигаться перестал. И стало темно, но на миг, а потом он открыл глаза и увидел луну. Очень круглую и большую на темно-сером безоблачном небе. И тишину он услышал — неохватную и почему-то теплую и влажную.