– И ты веришь в это? – спросил скептически. – «Отпечатки поступков», «информационная грязь». Мистика какая-то. Извини, но мне кажется, ты поддалась влиянию своего дедушки.
Против ожидания Сэла не обиделась:
– Если ты не замечаешь грязи, это не означает, что её не существует. Не только мы с дедушкой видим чёрные радуги. Такие люди были везде, во все времена. И в Наукограде они есть. Рой, например. И Давид из команды ловцов, и Ксения Полёва.
– Ого!
Николай натянуто засмеялся. Вспомнилось давнее высказывание Ирвинга о «грязных» поступках Огнея. Выходит, Марина тоже видела эти пресловутые чёрные радуги?
– Да у вас настоящая тайная организация. И что, вы все ходите с этими – как их? – с мётлами? Метёльщики, да? Меня к себе возьмёте?
Сэла его веселья не разделила.
– Мы – Дворники. Так в древности называли людей, которые убирали мусор, чтобы остальные не захлебнулись в нём. Ты, к сожалению, не годишься для этой работы.
– Не доверяете? Вдруг и я смогу видеть эти ваши радуги? Или калеки вам не нужны?
– Николай, при чём тут это?! Способность видеть информационную грязь – врождённая, хоть проявиться может не сразу. И люди, у кого она есть, ощущают друг друга. Как? Не могу объяснить, это у каждого индивидуально. Ксения, например, вообще вундеркинд. Она видит цветные ореолы вокруг людей. Давид рассказывал, что ему нужно разговаривать с человеком, и тогда он начинает слышать особую мелодию в голосе.
– Ну-ну. А цели вы какие ставите? Очистить Наукоград от дурных деяний? Например, от поступков моего брата?
– Огней… Ты прав, он иногда оставляет грязные следы. Но это нестрашно, я ведь рядом. Хотя…
Она запнулась. Чуть помедлив, продолжила:
– Понимаешь, раньше во внешнем мире было очень много негативной информации, но Наукоград оставался чистым. Все его ячейки хранили светлое и доброе, случайная грязь не могла здесь накапливаться. Я так радовалась, когда попала сюда… А потом всё изменилось. Эксперимент как всеобщий сброс. Всё ушло, ячейки пусты. Но после катастрофы в Наукограде выплеснулось столько тоски и боли, а радости нет совсем. Это плохо! Очень плохо, Николай. Ячейки заполнятся грязью. Мы пытаемся противостоять, но нас мало. А главное, работа уходит впустую.
– Хочешь сказать, наш мир обречён? Это понятно и без всякой информационной мистики.
Сэла не ответила. Вместо этого неожиданно оглянулась, всмотрелась в плотную пелену туч, закрывших берег, и предложила:
– Полетели назад! Скоро всё изменится.
– С чего такая уверенность?
Девушка не успела ответить, её опередил интерком на приборной панели. Профессор Гамильтон. Вот уж кого Корсан не ожидал увидеть сейчас.
– Николай, Николай, ты где? Ты мне нужен, немедленно!
Вызов застал Мартина врасплох. И то, что он услышал, – тем более. Старик выглядел отвратительно. Плакал и смеялся одновременно, по впалым щекам катились слёзы, а губы дрожали от смеха. Ирвинг окончательно свихнулся, это видно невооружённым глазом. Надо бы отправить к нему врача, чтобы вколол успокоительное. И всё же старший куратор согласился прийти. Пора заканчивать с этим безобразием раз и навсегда.
Он не удивился, увидев около клетки Огнея, лишь губы недовольно скривил. Ловец стоял рядом с Ирвингом, разглядывал сидящее в гнезде из рваных одеял и перин существо.
То, что некогда звалось Мариной Гамильтон, быстро повернуло голову в сторону Брута. Глаза смотрели сквозь упавшие на лицо всклоченные волосы, и не было в них ничего человеческого. Хорошо хоть, моют эту тварь ежедневно, не воняет. Не то что из второй клетки…
Всё было, как Брут и предполагал: старик спятил. Мартин подошёл, стал рядом с Ирвингом и Корсаном. Поинтересовался:
– И где обещанные изменения?
Огней промолчал, только желваки заиграли. А Гамильтон подался вперёд, склонился перед существом:
– Марина, доченька, ты меня узнаёшь? Это я, твой отец.
Существо даже ухом в его сторону не повело. А у Мартина больно кольнуло сердце. Так же и он пытался докричаться до Леновы…
– Марина, ты меня слышишь, я знаю…
– Хватит комедию ломать! – оборвал старший куратор. – Ирвинг, где изменения, о которых ты мне сказал? Она в таком же состоянии, как и вчера, и позавчера, и месяц назад!
– Нет! Я локализовал ячейку. Это Марина, больше некому. Кроме неё, ни одного декогерированного на территории Наукограда нет!
– А этот? – подал голос Огней, махнув рукой в сторону притихшего в своей клетке обдолба.
– Нет, нет, это Марина! «Великий Ноо» мне сказал…
– Довольно! – Мартину окончательно надоел цирк. – Ирвинг, мы допустили ошибку, не сумели предотвратить удар Врага. Я понимаю, ты потерял дочь, тебе больно. Мне тоже. Всем больно. Но теперь ничего не исправишь.
– Нет!
– Да! Эксперименты на этом считаю законченными. Если ты действительно любишь… любил дочь, то как можешь заставлять её жить в таком состоянии? Прояви милосердие!
У Ирвинга затряслись губы. Мартин ждал, что он закричит, бросится с кулаками. Но старик вдруг упал перед ним на колени.
– Мартин, пожалуйста… прошу…
Брут повернулся к ловцу, готовый приказать увести сумасшедшего. Но тут дверь комнаты отворилась, впуская коляску Корсана-старшего. Следом поспешно вошла его секретарша. Вот так-так, не иначе, старый чудак всю семейку пригласил.
– Что здесь происходит? – Николай с удивлением смотрел на стоящего на коленях старика.
– Ничего важного. – Мартин пошёл к двери клетки.
– Но профессор сказал мне, что Марина…
– Мне он тоже сказал. Очередная несбывшаяся надежда.
– Я не мог ошибиться! – голос Ирвинга дрожал. – Система зафиксировала новую сцепленную с вакуумом ячейку в локали Наукограда.
– Либо твоя система ошиблась, либо кто-то из этих двоих в клетках отлично притворяется. Впрочем, мы можем проверить достоверность информации. Я сейчас ликвидирую этих амёб, а ты сверишься со своим «Великим Ноо».
– Их здесь не двое, а трое, – раздался женский голос. – Может быть, система распознаёт плод?
Мартин удивлённо посмотрел на секретаршу. А ей кто слово давал? Произнёс саркастически:
– Родившихся после эксперимента младенцев мы уже проверяли, и неоднократно. Результат отрицательный, если кому-то из присутствующих сей факт неизвестен.
– Да, известен. Но те дети были зачаты задолго до эксперимента.
– Хватит пороть чушь.
Мартин БЫЛ уверен, что глупый разговор закончен. Но Ирвинг ухватился за идею, словно за соломинку:
– Нет, почему чушь? – кряхтя, он поднялся на ноги. – Мы ведь не пытались понять, когда именно человеческое сознание становится частью ноосферы. Априори считали, что это происходит при рождении. Теперь ясно, что это не так. Но и не в момент зачатия – человеческий эмбрион не более разумен, чем, скажем, головастик. Значит, где-то в промежутке между этими двумя событиями. Сейчас Марина на седьмом месяце…