И еще пулелейку.
Мерку для пороха.
Пороховницу из бычьего рога в серебряной отделке.
Маленькую пороховую натруску из кожи с серебром.
Лядунку с перевязью.
Фунт свинца и десяток готовых пуль.
Войлочные пыжи.
Складной шомпол.
Мешочек кристаллов пирита для замка.
Щетку-ершик для чистки ствола.
И вощеную коробку пороха в запас.
Поясную сумку тисненой кожи для всех этих причиндалов.
В добавку — ольстер, седельную кобуру, потому что такой аппарат носить за поясом явно проблематично, разве что, как турку, обматывать талию целой штукой шелка.
Несмотря на то, что пришлось за всю эту амуницию выложить целых полтора золотых, я был доволен. Все же это привычное мне оружие. Огнестрельное. Я бы даже сказал — крупнокалиберное. Неоднократно проверено в деле музейщиками в разных городах. С моим участием. По пьяни, естественно. Да и киношных мастеров сколько раз консультировать приходилось, и по изготовлению таких кунштюков, и по их применению. Богатая у меня в этом практика для человека рубежа миллениума.
Грех жаловаться, качественные мне достались ништяки, потому как надуть старого музейщика тут еще спецы не выросли. От такого осознания настроение поднялось на несколько градусов.
Кстати, больше никакого огнестрела в лавке не было, даже примитивного, типа ручниц. Как приняли всей кучей на комиссию — так, видно, мне все и продали комплектом.
А вот за арбалет типа аркебуз, такой же, что мне достался от шотландского барона, тут запрашивали все три золотых экю. За самый дешевый, без художественной отделки драгоценными металлами. Даже простой боевой арбалет был дороже этого роскошного пистолета, что стало для меня новостью. Век живи — век учись, все равно помрешь неучем.
На улице Ювелиров, довольно свободной от публики, я знаком приказал Микалу приблизиться и ехать рядом. Оглянулся, понял, что стрелки тихий говор не услышат, и прошипел со злобой в голосе:
— Что же ты, паскуда, не предупредил меня о том, что местная дюшеса — мне тетка родная? Почему я это должен узнавать от менялы на рынке, а не от тебя?
— Сир, — Микал выглядел очень виноватым, — сир, я сам этого не знал, ей-богу.
— Ну так чтобы до обеда узнал. Со всей родословной. А то мне, чую, скоро придется в замок визит вежливости делать и оправдываться, почему сразу не зашел. А я про тетку ничего не помню… Ох, грехи наши тяжкие, — простонал я и машинально перекрестился, как правильно тут крестятся. — Кажется, про этот дом говорил меняла…
Дом — трехэтажный, каменный, добротный — настоящая крепость, и в то же время изящный. Сам бы от такого не отказался. На первом этаже окон не было, только дверь. Но зато какая! Дверь дома банкира сделала бы честь небольшому замку. Собранная из толстых дубовых плах, она для прочности была окована толстыми полосами железа. А граненые шляпки кованых гвоздей указывали на то, что стальная арматура есть и на внутренней стороне двери. Не сразу и тараном вышибить, даже если мешать не будут. Ответственно тут подходят к охране и обороне. По-немецки основательно.
Снова спешились с Микалом, оставив стрелков в седлах, и вошли в нишу крыльца.
На двери висел деревянный молоток на цепочке, закрывая собой небольшую медную полосу, отполированную в центре от частых ударов. Микал взялся за молоток и постучал по медяхе. Раздался довольно громкий противный звук.
Некоторое время не было никакой реакции, и Микалу пришлось повторить упражнение с ударным инструментом.
Потом в центре двери открылось окошко сантиметров двадцать на тридцать, оттуда выглянула красная носатая рожа со свинячьими глазками. Этакое резкое несоответствие огромного носа и маленьких гляделок. Просто шарж, а не лицо.
— Кому тут по голове постучать? — рявкнуло это рыло. — Не принимает господин сегодня просителей.
И резко захлопнул эту дверцу для коммуникации.
— Стучи, — сказал я Микалу.
Когда на повторный стук снова открылось окошечко в двери, я резко воткнул два пальца в ноздри этому хаму и рывком прижал его морду к двери. Со стуком лба об дерево.
— Ты, который даже не унтерменш, а дойчешвайнехунд*, мухой метнулся к хозяину доложить, что на крыльце стоит инфант Наваррский. Если через минуту дверь не откроется, то быть тебе поротым. Причем пороть тебя будут мои кнехты, что характерно.
Отбарабанив эту тираду на хохдойче, я отпустил этого возомнившего о себе холуя, который тут же убежал, даже не закрыв за собой этот средневековый «глазок».
Ждать пришлось все же больше минуты, но не очень долго. Как раз успел оттереть платком пальцы от противных соплей привратника. Зато встречал меня сам хозяин, рассыпаясь в поклонах мелким бисером.
— Ваш слуга за хамство заслужил плетей, — заявил я банкиру вместо приветствия. — Извольте показать место для экзекуции.
Стрелки как раз привязали коней за вмурованные в стену у двери медные кольца. Один остался охранять наше живое имущество, а Микал со вторым стрелком прошли вместе со мной в прихожую.
— Как прикажете, ваше высочество, — еще раз низко поклонился банкир. — Он сам покажет вашим людям место, где они его будут пороть. А вас я нижайше прошу пройти в мой кабинет, — не распрямляясь, он сделал приглашающий жест в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Я счастлив принимать ваше высочество в своих стенах. Для меня это высокая честь.
— Как его пороть, сир? — испросил Микал инструкцию.
— Bez fanatizma.
Но увидев, что меня не понял даже Микал, пояснил по-васконски:
— Оставить живым, но чтобы с его задницы слезла кожа. Чтобы этот случай он запомнил надолго.
Судя по тому, как заблестели глаза у стрелка, это задание ему понравилось.
Похоже, я окончательно вжился в шкуру принца. Ноближ оближ, епрть. Надо соответствовать. Меня бы никто не понял, если бы я попустил такое хамство в отношении себя как наследника королевского престола. Не только не поняли бы, но даже осудили. Хотя, положа руку на сердце, считаю, что этот швайнехунд порку заслужил справедливо.
— Могу ли я осмелиться: угостить ваше высочество вином? — снова рассыпался в акробатических упражнениях банкир, когда мы поднялись в его кабинет.
Внешность баварского банкира была такая средненемецкая, что его вполне можно было принять за славянина. Глаза серые. Морда круглая. Рыжеватые русые волосы он зачесывал на затылок и подвязывал там в косу. Одет богато, даже с претензией. В прорезях бархатных пуфов и рукавов проглядывали парча и шелк. Шоссы шелковые. Все в скромных коричневых цветах бюргера, но это одеяние просто кричало о размере кошелька упакованной в эти тряпки тушки. На груди висела толстая золотая цепь с какой-то медалью, которая смешно раскачивалась, когда этот дойч кланялся.